Конкордия Ландау-Дробанцева - Академик Ландау. Как мы жили
— Что от меня требуется? — спросил он.
— Видите ли, — сказал я, — у Дау отсутствует ближняя память. Он не помнит, что произошло не только вчера, но и пару часов назад.
— Бог мой! — вскричал актёр. — Со мной происходит то же самое. В беседе обнаружилось, что Райкин тоже «потерял ближнюю память», но контузии при этом у него не было. Поняв, что его задача состоит в том, чтобы попытаться рассказать Дау что-нибудь очень интересное и тем попытаться отвлечь от его боли, Аркадий Исаакович очень разволновался.
Встрече его с Ландау предшествовал длительный разговор между нами и его женой Ромой, также актрисой и сотрудницей эстрадного театра, в труппе которого она была весьма колоритной, на мой взгляд, фигурой. Этот разговор содержит много интересного о творческой манере актёра с такой резкой индивидуальностью', каким является Райкин, но поскольку к теме это не имеет отношения, коснусь только отдельных черт, чтобы стала понятной сцена встречи.
Перед каждым выступлением Райкин всегда волнуется, и причина волнения состоит не в том, что с обывательской точки зрения называется творческим вдохновением. В манере этого актёра лежит необходимость найти психологический контакт с каким-либо зрителем из первых рядов, чьё лицо хорошо видно со сцены. По движению этого лица Райкин угадывал реакцию его как зрителя, и если реакция была одобрительной, то между актёром и зрителем устанавливалась положительная обратная связь: чем одобрительней реагировал зритель на актёра, тем уверенней чувствовал себя Райкин. Если обратная связь была отрицательной (переменить адрес в процессе выступления актёр уже не мог), настроение Райкина угасало все больше, и яркость его выступления катастрофически тускнела.
Поскольку в задачу Райкина входило отвлечь Дау от его болей, вместе с тем Дау был одним-единственным зрителем, то повод для волнения актёра был более чем формальный, поскольку Райкину «безумно» хотелось достичь поставленной перед ним цели.
Как только я вошёл к Дау, стало ясно, что наш опыт сорвётся, и хотя Кора предупредила меня, что «сегодня без Тани ему совсем плохо», мне казалось, что она преувеличивает или даже страхует эффект неудачи.
Дау лежал на спине с выражением глубокого физического страдания. Он ломал пальцы больной руки и при виде Райкина сказал:
— Здравствуйте! Я очень люблю ваше искусство, но я в таком жалком состоянии!
При этих словах Райкин резко побледнел и, скорее опускаясь, чем садясь на стул, произнёс, как мне показалось, упавшим голосом:
— Не придавайте этому значения, Лев Давидович. Мы с женой приехали в Москву на гастроли, и вот Кирилл Семёнович предложил нам навестить вас. Мы, актёры, наверное, как и все люди нашей страны, любим вас, много о вас знаем, больше не понимаем (физика для нас — область иррациональная), но страшно гордимся вами.
Дау пробормотал что-то вроде благодарности и бросил на меня умоляющий взгляд, смысл которого был ясен. Ему в этот момент было некстати все, что я придумал, и, пока я размышлял, как поступить, Райкин сделал над собой усилие и заговорил снова.
Это было уже выступление. Он рассказал, что работает над новым номером и, хотя этот номер ещё не готов, вкратце он вот что значит — «ну об этом потом».
Монолог Райкина давался ему трудно, со лба и с верхней губы струился пот. Его взгляд пытался остановить на себе глаза больного, но они блуждали и постоянно обращались в мою сторону с той же просьбой.
Сделав знак Райкину не прерывать рассказа, я сказал Дау по-английски: — Вы должны собрать все силы!
— Я пытаюсь! — ответил он громко.
Но из его попыток ничего не выходило. Этот странный квартет (обливающийся потом Райкин, словно подыгрывающая ему улыбкой, сквозь которую проскальзывал испуг, Рома, Кора с тревожными и полными огорчения глазами, которые улавливали каждое движение присутствовавших и особенно больного, и, наконец, я, не знаю уж, с каким выражением лица со стороны, но огорчённый тем, что затея не удалась) тщетно пытался сыграть для аудитории, состоящей из одного человека, не нуждающегося ни в музыке, ни в музыкантах.
В разгар этих напрасных усилий Дау, прерывая Райкина, сказал: — Можно мне пойти в туалет?
Он встал, широко отставляя ногу и, опираясь на палку, вышел из кабинета.
Это была передышка для всех.
Для Райкина и Ромы не было сомнений, что Дау страдает от физических болей. Они недоумевали, почему в этом сомневаются врачи, и мне пришлось им кое-что объяснить. Мы посидели ещё с час, пытаясь повторить задуманную сцену снова, но у нас ничего не вышло».
Медикам не приходила в голову мысль, что опыт удался: боли органические, от них отвлечься немыслимо. Надо активно лечить, а не разговаривать!
Появление Кирилла Семёновича Симоняна у нас в доме было последним даром моей счастливой фортуны, если бы я не смогла 25 марта 1968 года обеспечить Дау первоклассным хирургом, я не смогла бы жить, но об этом позже.
Посещение Аркадием Райкиным больного Дау обойти невозможно!
Было воскресное утро, Кирилл Семёнович пришёл раньше. В назначенное время я вышла встречать Райкина у ворот института. Подъехала «Волга», за рулём Аркадий Райкин, прохожие останавливались как вкопанные, затрудняя ему управление машиной. Я подумала, что ему во избежание дорожных происшествий надо ездить в маске: даже маска не вызовет столько любопытства, как сам Райкин. «Волга» остановилась у ворот института, вся охрана, бросив свои посты, высыпала навстречу «Волге». Я показала наш подъезд и, встречая Райкина уже в передней, сказала, что очень счастлива с ним познакомиться, что я одна из самых пламенных его поклонниц.
— Как, вы забыли? Мы ведь знакомы, помните, вы вместе с Дау бывали у меня, когда я отдыхал в Сочи.
— Аркадий, то была не я!
И вдруг Аркадий Райкин покраснел до корней волос, он окаменел, его глаза выражали ужас.
— О, не бойтесь. Вы не выдали Дау, я в курсе его интимной жизни, у нас с Дау ведь заключён брачный пакт о ненападении.
В тот день атака болей в животе была особенно яростной. Уже два врача, вернее, два настоящих медика-клинициста, наблюдают Дау: Вишневский и Симонян. Сам Дау очень любит посещения К.С.Симоняна, ему он читает Байрона на английском языке, оба читают друг другу Гумилёва, Лермонтова, я вижу сама — беседа с Кириллом Семёновичем доставляет Дау удовольствие.
Уже установилась тёплая погода, я решила Дау отвести на дачу. Накануне отъезда у меня произошёл очень странный разговор по телефону. Звонок — снимаю трубку, слушаю:
— Это квартира академика Ландау?
— Да.
— Можно к телефону попросить его жену.
— Я у телефона…
— Здравствуйте, Нина Ивановна.
— Здравствуйте, только я не Нина Ивановна, а Конкордия Терентьевна.
