Вячеслав Удовик - Воронцов
Вчера и сегодня, 2 июля, мы ничего не получили о движениях неприятеля, и можно полагать, что, если сбор действительно есть, то они потянулись на Левый фланг и на Кумыкскую плоскость; к вечеру или завтра это должно объясниться. Я забыл тебе отвечать на счет петербургской моей поездки, но подробности письма сего послужат лучшим ответом. Возможно ли при таких обстоятельствах и начатых делах так далеко отлучиться? Дай Бог только, чтобы я мог осенью поехать отдыхать несколько недель на южном берегу Крыма; там, с помощью пароходов, я могу скоро и обо всем узнавать и, если нужно, сюда возвратиться, а отдых этот для меня нужен и весьма бы был приятен.
Бедному Дадиану я был рад оказать маленькую услугу. На нем лежало еще какое-то взыскание от полка; я просил об избавлении его от оного, и просьба уважена.
Прощай, любезный друг. Если что будет важное, я опять напишу. Остаюсь навсегда душевно тебе преданный М. Воронцов.
9Тифлис, 15 декабря 1846 г.
Любезнейший Алексей Петрович, я точно виноват пред тобою, но виноват, ей-Богу, без вины: ибо первые недели по возвращении в Тифлис я так завален запущенными в моем отсутствии бумагами, не говоря о новых, и потом бесчисленными просьбами, претензиями, требованиями личных свиданий и объяснений и пр. и пр., что в сравнении с этим лагерная жизнь показывается сибаритскою. Кроме того, с некоторых пор и, как надобно полагать, от старости и расслабления, мне необходимо спать от 8 до 9 часов, вместо 6 или 7, которыми я прежде довольствовался. Меня уверяют, что для здоровья это очень хорошо, и это может быть так, но для дела это невыгодно: ибо лучшее время, т. е. рано поутру, для меня потеряно, и это было именно то, которое мне служило для частной корреспонденции и собственных дел.
Письмо сие отдаст тебе сын мой, который едет месяца на два в Петербург и которому я поручил быть непременно у тебя, если только ты в городе. Он тебе расскажет о нашей здесь жизни и о прекрасной нашей погоде, а между тем я тебе буду отвечать на несколько пунктов последнего письма твоего. На счет дел и распоряжений здешних по гражданской части я точно поручил Сафонову держать тебя в известности и, чтобы тебе было более знакомо все, что здесь сделано до Июля месяца сего года, я поручил ему послать тебе копию отчета моего Государю за первый год моего управления; он мне писал из Петербурга, что этот отчет списывается и будет тебе прислан. На счет же военных дел и пр. я не могу лучше доказать тебе решительное мое желание, чтобы все тебе было известно о здешнем крае, как тем, что пошлю тебе с князем Кочубеем, который едет после завтра, весьма секретную бумагу в копии той, которую я вчера отправил Государю на счет всех военных действий текущего года, предположений моих на будущее и нашего военного положения здесь вообще. Я прошу тебя, любезный Алексей Петрович, и уверен, что ты почувствуешь необходимость этого, чтобы эта бумага никому не была показана и чтобы никто не знал, что она в таком виде тебе посылается. Весьма натурально бы было, чтобы я все те же подробности послал бы тебе в моих письмах; но не надобно, чтобы в Петербурге знали, что я тебе послал копию с самого рапорта, тем более, что все что касается до будущих предположений для Южного Дагестана должно держать в совершенной тайне. Я еще писать буду с Кочубеем, а между тем посылаю тебе только еще сегодня справку на счет подпоручика Свешникова, о котором ты интересуешься. Суд производится, и я особенно займусь этим делом, как скоро оно до меня дойдет; когда же оно дойдет, не знаю, ибо военно-судная часть у нас в самом жалком положении: аудиторов весьма мало и большая часть из них пьяницы и негодяи, почти постоянно на гауптвахте. Нам обещают для будущего года полевой аудиториат на другом положении, о чем я прошу с самого моего прибытия. Аудиторов и в России нет порядочных, но по крайней мере пришлют, я надеюсь, людей трезвых, а может быть и честных. Прощай, любезный друг; остаюсь навсегда твой М. Воронцов.
10Тифлис, 17 декабря 1846 г.
Я надеюсь, любезный Алексей Петрович, что князь Кочубей, который повезет тебе это письмо, найдет тебя в Москве; но если ты будешь в деревне, то отдаст пакет дворецкому или человеку в твоем доме, а если не найдет такого, которому можно бы поверить, то он поговорит Булгакову на счет доставления надежным образом оного тебе. Я опять повторяю мою просьбу никому не показывать приложенной при сем копии, а говорить о содержании оной, как будто о статьях из разных моих писем, кроме однако о предположениях Южного Дагестана, которые должны быть совершенною тайною. С получением гражданского отчета от Сафонова, ты будешь в известности совершенно о всем, что здесь делалось и делается. Я надеюсь скоро прислать тебе новую гравированную карту всего края десятиверстного масштаба, которую в штабе обещают кончить в феврале; что касается еще до пятиверстной, то оной не остается ни одного экземпляра, так что по требованию Шубертом для Государя нельзя было послать. Я еще все не квит перед тобою и имею много пунктов двух твоих писем к ответу, но сегодня мне писать более невозможно, и я должен это отложить на несколько дней; по крайней мере ты видишь, что если не всегда есть у меня возможность, то всегда есть желание, чтобы ты все знал, что здесь делается. Ты конечно поверишь, что то, что я сегодня к тебе посылаю, никому, кроме тебя, сообщено мною быть не может, но зато никого нет, которого мнение было бы для меня столь драгоценно, как твое. Подробности дел князя Аргутинского, как и славного дела Кутишинского, все были напечатаны в газетах. Один из сыновей твоих особенно отличился у князя Аргутинского, так что Георгиевская дума здесь сочла возможным, чтобы он получил Георгиевский крест вместе с старшим его артиллерийским офицером; не знаю, как решит главная дума в Петербурге. Прибавлю только одно слово в сегодняшнем письме, а именно, что если бы было у тебя какое либо сомнение на счет всегдашней и постоянной неустрашимости здешних войск, то можешь совершенно быть спокоен. Конечно 1842 и 1843 годы имели некоторое влияние на некоторые отдельные части и на некоторых начальников, лично храбрых, но не имеющих морального постоянства духа, без которого одна храбрость недостаточна. Было у многих какое-то неопределенное понятие о достоинствах и могуществе Шамиля, в миниатюрном виде напоминающем мне о том, что многие из наших первенствующих и конечно храбрых людей колебались и боялись в 1814 году, когда мы были уже почти в виду Парижа. О всем том, если ты хочешь, я тебе когда-ни-будь напишу подробности; но будь уверен, что вообще военный дух тут тот же, что и прежде: я видел это несколько дней сряду в прошлом году в обстоятельствах не весьма плавных, а в этом году генералы Козловский и Витовский на Кумыкской плоскости и потом князь Бебутов в Кутиши явно доказали, что как скоро наши штыки идут прямо на Шамиля, как на всякого другого, то успех не есть проблема, а неминуемое последствие. В числе же полков, как и всегда было, есть некоторые, которые превосходят других. В мое время, при Цицианове, Кабардинский пехотный и 17-й егерский полк были бесспорно первые; теперь тот же Кабардинский и Куринский егерский всеми признаны и называемы les braves des braves <храбрые из храбрых>, но и во всех других полках дух отличный. 5-й корпус конечно не мог равняться с Кавказским, и новые полки, которые из него составлены будут, сначала немного слабее и морально и даже физически; но они уже показывают желание сравниться с старыми полками, и я уверен, что в скором времени много успеют. Прощай, любезный друг, довольно на сегодня. Я думаю, что ты будешь жатоваться на длинное это письмо, тем более, что приложенный пакет более тебя будет интересовать, нежели самое письмо. Сделай милость, напиши мне откровенно о всех твоих мыслях и мнениях на счет этого рапорта; но некоторые вещи не пиши по почте и также не говори, что ты читал такую-то бумагу, но в общих словах ты много можешь написать, как бы в ответ на обыкновенные письма, а где надобна осторожность, пиши с оказиею. Остаюсь навсегда преданный тебе М. Воронцов.
