Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
Ну, вот кончаю, цалую Ваши ручки,
искренне Ваш
<Роман Гуль>
Как Ваши дела с Америкой? Они всегда оч<ень> тянутся. А потом как-то сразу выходят. Я думаю, что, приехав сюда — Вы бы здесь нашли достойное Вас занятие. Главное, Вы ведь владеете четырьмя языками, как хотите. А это здесь — оч<ень> ценится. Берберова сейчас преподает в Иельском у<ниверсите>те (там, где Ульянов) — не то русский язык, не то французский, не то оба вместе. Связаны ли Вы к<ак>-н<ибудь> с Толстовским фондом? [1255] У них в Париже есть представительство. Думаю, они могли бы Вам помочь, при приезде сюда.
182. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 11 ноября 1958. Ганьи.
Сегодня день рождения Жоржа
Ему исполнилось бы 64 года. [1256]
11-го ноября 1958
18, av. Jean Jaures
Gagny (S et O)
Дорогой Роман Борисович,
Ваше письмо меня страшно обрадовало. Я была ведь совершенно уничтожена Вашей оценкой «Посмертного дневника». Как Ницше мог не понять Вагнера? А если он прав, то значит, я совсем ничего не понимаю в стихах.
Но теперь, слава Богу, хоть с этой стороны все в порядке.
Конечно «Посмертный дневник» принадлежит Вам и Новому Журналу из дружбы и из благодарности. При жизни Жоржа он ведь печатался почти исключительно у Вас — пусть так будет и после его смерти.
Я с чувством величайшей обиды за него хотела, нигде предварительно не печатая «П<осмертного> дневника», сразу издать его. Послала также два стихотворения в «Опыты»[1257] — и даже об этом жалею. «П<осмертный> дневник», повторяю, Ваш — целиком по справедливости Ваш.
В «Возрождение» у меня все же хватило ума дать забракованного Вами «Старичка» и еще одно десятилетней давности. [1258]
С выходом «Посм<ертного> дневника» торопиться некуда. Стихи, конечно, можно раньше пропустить в Нов. Журнале и сохранить набор. Пошлю Вам через несколько дней стих. 5 или 6, а может быть, и больше.
Но, как я Вам уже писала, мне это бесконечно тяжело. Я расстраиваюсь так, переписывая их, что после целые сутки никак не могу ни успокоиться, ни найти себе места. Поэтому будьте милым и напишите крайний срок присылки стихов и сколько Вам для этого номера требуется, т. е. сколько страниц — две или три. У меня многие уж разобраны совсем, кроме тех, что он в последнее время мне диктовал. Но даже и эти трудно.
Теперь о другом, хотя о том же Н. Журнале. Я хочу написать критику о «Встрече» Прегель.[1259] Но нет ли у Вас уже другого кандидата? Ответьте, прошу, спешно. О Жорже — нет, с этим я решила повременить. Не могу, не хватает сил. Слишком больно. И если бы Вы знали, до чего это было ужасно. Я удивляюсь, как я могла пережить и не сойти с ума. Или повеситься.
Но, как видите, я живу. И даже — я очень спокойная, только не надо со мною о нем говорить. [1260] И сама с собой я еще не могу говорить о нем.
Я рада, что Вы написали мне так дружески. Верите ли, мне казалось в последнее время, что между нами, т. е. между Жоржем и Вами, пробежала черная кошка. Вы ведь ему так и не написали, а он очень ждал от Вас письма. То, что Вы, зная, что он при смерти, даже из деревни ему не написали, его огорчало и мучило — не похоже на Вас. И вот мне пришло в голову — не постарались ли в этом какие-нибудь общие друзья-приятели?
Клянусь Вам памятью Жоржа, что он к Вам относился не только дружески, но абсолютно лояльно. Доказательство чему — посылка письма Яновского — против моих взглядов на частную переписку. Он Вас любил. А любил он очень мало кого.
Мне здесь пришлось слышать всякие пародии, сочиненные якобы Жоржем, — все это абсолютный вздор. Никогда ничего подобного он не сочинял, но все они оскорбительны и конечно, должны были создать новых врагов Жоржу — хотя у него и так врагов было слишком много.
Это на всякий случай — к Вашему сведению.
Сейчас я получила вот какое письмо — прилагаю его, тоже для сведения. Статьи Терапиано [1261] я еще не видела — «Р<усскую> Мысль» мне все еще посылают в Иер, и я ее получаю на четвертый день. Или на пятый.
В здешнем доме я живу, как на маяке, в интегральном одиночестве, ни с кем не разговаривая. С Терапиано встретилась как раз в субботу в кафэ в Париже, где Страховский [1262] сообщил парижанам о будущем журнале «Современник».[1263]
О статье Терапиано речи не было. Прочту ее завтра, когда буду в Париже, если не получу «Р<усскую> Мысль» до того времени. Но ненависть его к Вам идет от «телефонной книжки» — и сравнения с «Петер<бургскими> зимами». [1264] Как раз от того, что положило начало нашего сотрудничества (постоянного) в Н. Журнале и нашей с Вами дружбы. Это тоже к Вашему сведению. Я в писаниях Терапиано, как и в Померанц<ева> (прежних), не при чем. Теперь, конечно, за Померанцем могу присмотреть — и не позволить ему «перерезвиться», но над Терапианцем власти не имею — ни-ка-кой. Он важный и толстый. [1265] А я только бедная и тощая вдова Георгия Иванова — потерявшая самостоятельное значение, ставшая только чем-то вроде росчерка его посмертной подписи и даже потерявшая шесть кило «живого веса» — вместо прежних 60 кило осталось только во мне 54 кило вдовьего веса. И что со мной теперь считаться?
Хоть горько, но сознаю и чувствую свою «вдовью долю».
А бедный Жорж воображал по наивности, что после его смерти все спохватятся, и все, кто не сумели проявить ему при его жизни свою любовь, — откроют мне сердце, объятия, ну и слегка кошельки, хотя этого мне не надо, и окружат меня, в память его, любовью, нежностью и заботой, будут наперерыв стараться обо мне.
Но ничего подобного не получилось, Адамович меня утешает: «Пора Вам понять, что человек человеку бревно и ничего ни от кого не ждать».*[1266] Я и не жду. И поэтому и не еду — хотя Жорж этого так хотел — в Америку.
Не еду не потому, что боюсь не смочь материально устроиться — устроилась бы вполне сносно. А вот это самое: «нежней, нежнее будьте...» мне необходимо. А то могу сигануть с 24-го этажа от одиночества.
Может быть, все-таки, когда немного очухаюсь, и поеду в Нью-Йорк, но не сейчас. Хоть и жаль, что не могу даже в этом исполнить волю Жоржа.
Хотелось бы мне также посоветоваться с Вами, надо ли перевозить Жоржа в Париж, как настаивает Водов.[1267] Но об этом в следующий раз. Уже и так для Вас слишком большой труд меня читать. Ну, а о зайчьем тулупчике Lederplex'e и вспоминать не будем.
Отчета о вечере не видела, но спасибо. И за все, что Вы делаете спасибо. Жорж бы Вас поблагодарил — я за него. И за себя.
