Владимир Мартынов - Явка в Копенгагене: Записки нелегала
— Так какой сигнал вложения закладки в тайник?
— Две перечеркнутые горизонтальные черты мелком.
— Размеры?
— Примерно три сантиметра. (Сигнал этот был старый и уже давно отменен.)
— А как ты смотришь, если мы вызовем твоего связника на явку?
Я пожал плечами:
— Вызывайте, я же вам указал сигнал (как я уже говорил, сигнал этот означал «опасность»).
— А он тебя знает в лицо?
— Наверное, знает. Ему могут показать мою фотографию. (Это я уже сфантазировал. Как правило, в лицо нелегала никто не знает, а для опознания есть опознавательный признак и пароль.)
— А если пойдет кто-нибудь другой вместо тебя?
— Он просто не подойдет. Ведь он же меня знает в лицо или по фотографии.
— А если подберем похожего на тебя?
— Попробуйте. Посмотрим, что у вас получится.
— А если пойдешь ты сам?
— Могу пойти, — сказал я, усмехаясь.
— А связник твой кто, «нелегал» или «легал»?
— Всяко бывает. Может, тот, а может, другой.
— Только ты не думай, что тебе от нас удастся удрать, если пойдешь сам. Мы перекроем все улицы и перекрестки.
— Мелко задумано. Мелко.
— Не твоего ума дело.
— А вот грубить не надо…
Он свирепо глянул на меня и ушел.
Еще одна ночь и один день. Нервное, напряжение притупило чувство голода. За все время вся еда — лишь чашка чаю да кусок хлеба.
Вечером на третий день за мной пришли. Надели наручники. Снова темные очки и вата на глаза. Ехали более часа. В самом конце пути удалось краем глаза разглядеть номер шедшего навстречу автобуса: 511. Машина остановилась в загородной местности перед воротами с овальной табличкой номера дома из белой эмали, часть которой была отбита (явно умышленно). Виднелись лишь цифры «8» и «О». Меня провели через тускло освещенный дворик и ввели в дом. Прошли по коридору. Вокруг шаги. Наконец сняли очки. Я очутился в небольшой комнатке, где ярко горела лампочка ватт на 150 без абажура. Через приоткрытую дверь виднелась ванная, где лилась вода. «Будут пытать водой?»— подумалось мне. В дверях ванной промелькнул мой новый знакомый Пепе из ЦРУ, на ходу вытирая руки полотенцем. В это время двое охранников, один — здоровенный верзила, другой — седоватый брюнет невысокого роста, сняли наручники. Смуглолицый, которого звали Мигель, достал бинт и стал перевязывать мне запястья. Я молча наблюдал за его действиями. Затем снова надел на забинтованные запястья наручники. Окно было открыто, но ставень-жалюзи опущен и заклинен так, что его невозможно было открыть. Меня еще раз тщательно обыскали. Отобрали даже спичку, булавку, расческу и бумажный песо.
— А то еще превратишь что-нибудь из этого в оружие, — сказал Мигель и добавил жестко: — Смотри, чтобы здесь никаких этих твоих «шуточек», понятно? А то тебе будет плохо. Совсем плохо. Никаких! Нам здесь не нужно сюрпризов, и мы не хотим проблем. Больше нам от тебя ничего не требуется. Сиди тихо, и все будет хорошо. (Под «шуточками» он имел в виду мою неудавшуюся попытку переслать записки в прессу.) И очень постарайся, — добавил он, угрожающе поигрывая полуметровой хромированной цепочкой с кольцом на конце. Такой цепочкой можно сбить с ног, накинуть удавку на шею или стянуть руки перед тем, как надеть браслеты. — А пока ложись вон на кровать и не рыпайся! — И вышел, оставив дверь открытой.
Я лег на спину со скованными руками на животе, уставившись в белый потолок. Повернуться на бок было совершенно невозможно, так как запястья сразу же начинало сжимать наручниками. Яркая лампочка светила прямо в глаза. Еще раз прогнал в уме предполагаемые последующие допросы. Итак: в институте учился, товарищей по учебе «списать» с товарищей по семилетке и по средней школе. Так меньше вероятности ошибиться. Не один раз придется повторять. Преподаватели? Ну, их-то можно указать. У ЦРУ наверняка есть перебежчики, и меня будут проверять. Но институт наш в Ленинграде уже давно расформирован, а во вновь созданном в Москве институте из старых преподавателей мало кто остался. Разведшколу — исключить полностью. Институт и сразу после него — индивидуальная подготовка, включая стажировку по прикрытию в совхозе, на автобазе. Исключить райотдел ГБ, это ни к чему, как и дела по линии контрразведки, в которых приходилось участвовать. Ну да ладно, всего не предусмотришь. Будет видно по ходу дела. Дверь отворилась.
— Пошли! — сказал рослый охранник с кольтом за поясом.
Меня ввели в просторное, довольно ярко освещенное помещение, где потолком служила высокая крыша. Пол выложен плитняком. Два окна и дверь, очевидно выходившие в сторону улицы, плотно закрыты деревянными подъемными шторами, сами же окна открыты. Двери, выходившие в другие помещения, также плотно закрыты. Когда одну из них открывали, оттуда проникал запах жареного мяса. В комнате двое охранников, седовласый сеньор со сталинскими усами по имени Гомес, полковник СИДЭ, с которым я познакомился еще в ночь ареста. Это мне после поведал Мигель. Вошел Пепе. Стол был накрыт на семь персон. Меня усадили на «почетное» место в центре. Все были в хорошем настроении, шутили между собой. А я так и сидел с руками, скованными наручниками.
— Хотелось бы сначала помыть руки и снять вот это, — сказал я, указывая на свои руки. — Что же я, вот так и буду сидеть, смотреть, как вы тут ужинаете.
— Если будешь себя хорошо вести, то снимем, — сказал Мигель, ухмыляясь. Он достал из кармана ключ, снял с меня наручники и отвел в ванную. Сам был в суконных коричневых широких шароварах гаучо, заправленных в хромовые черные сапоги гармошкой и в клетчатой ковбойке.
Вскоре мы вернулись. Посреди стола водрузили пятилитровую «дамахуану» с красным вином, сифоны с водой. Внесли жареное мясо, цыплят, салат, сыр и фрукты, белый хрустящий хлеб. Мало-помалу завязалась беседа. О футболе, о политике. Жарко пылали дрова в камине, прогоняя сырость. «Ну, ясно, — думал я. — Это методы ЦРУ, но никак не СИДЭ. ЦРУ заинтересовано во мне». (Позже через Мигеля я узнаю, что арест произошел по заказу и под непосредственным руководством ЦРУ.)
По окончании трапезы пили традиционный матэ. Пепе испанского не знал и принимал участие постольку поскольку. Ему было неинтересно с нами, и он вскоре ушел спать. Мигель взял в руки гитару и запел песню о том, как один бедный гаучо-бродяга ехал-ехал в Чили, да так и не доехал, и куда он подевался, до сих пор никто не знает. И он весело подмигивал в мою сторону, намекая на мою несостоявшуюся поездку в Чили. Он спел еще несколько песен из аргентинского фольклора н конечно же танго. Голос у него был хрипловатый, но приятный.
— И что же у вас там, в России, нет частной собственности? — спросил полковник Гомес, потягивая красное вино из стакана.
