Борис Савинков - Воспоминания террориста
Пока шли переговоры в Италии, т. В. делал расследование в Берлине. По получении от него цитированной уже телеграммы, центральный комитет решил немедленно приступить к допросу Азефа. Он сделал это из опасения, что Азеф узнает о поездке В. и бежит. Произвести допрос должны были Чернов, «Николай» и я. Было постановлено, что убивать Азефа мы не имеем ни в коем случае права.
Постановление это равнялось решению освободить Азефа. Но я не считаю, что центральный комитет в данном случае поступил неправильно. Была сделана ошибка значительно раньше: Азефа нужно было немедленно убить после нашего свидания с Лопухиным, когда виновность его уже не подлежала сомнению. Но колебания в самом центральном комитете, с одной стороны (Натансон), и колебания боевиков (Николай, Лапина и др.) – с другой, не позволяли центральному комитету решиться на эту меру. С этого момента центральный комитет оставил путь революционных решений и вступил на дорогу формального суда, защиты и слова. Дорога эта неизбежно приводила к допросу Азефа, а, следовательно, и к его бегству: центральный комитет не имел права платить за смерть Азефа арестом единственного теоретика партии Чернова, без Чернова же допрос был немыслим.
Как бы то ни было, Азеф мог чувствовать себя в безопасности.
V
Вечером 5 января н[ового] стиля 1909 г. Чернов, Николай и я позвонили у квартиры Азефа в доме № 245 по Boulevard Raspail.
Дверь нам открыл сам Азеф. Он провел нас в крайнюю комнату, – свой кабинет. Он сел за стол у окна. Мы втроем загородили ему выход из комнаты.
Азеф спросил:
– В чем, господа, дело? Чернов ответил:
– Вот прочти новый документ.
И он передал Азефу саратовское от 1907 года письмо. Азеф побледнел.
Он долго читал письмо. Мне показалось, что он только делает вид, что читает его: он выигрывал время, чтобы спокойно выслушать нас.
Все еще очень бледный, он, наконец, обернулся к нам. Он спросил:
– Ну, так в чем же, однако, дело? Чернов медленно сказал:
– Нам известно, что 11 ноября старого стиля ты в Петербурге был у Лопухина.
Азеф не удивился. Он ответил очень спокойно:
– Я у Лопухина не был.
– Где же ты был?
– Я был в Берлине.
– В какой гостинице?
– Сперва в «Furstenhofe», а затем в меблированных комнатах «Керчь».
– Нам известно, что ты в «Керчи» не был.
Азеф засмеялся: – Смешно… Я там был.
– Ты там не был.
– Я был… Впрочем, что это за разговор?.. – Азеф выпрямился и поднял голову. – Мое прошлое ручается за меня.
Тогда я сказал:
– Ты говоришь, твое прошлое ручается за тебя. Хорошо. Расскажи нам подробности покушения на Дубасова.
Азеф ответил с достоинством:
– Покушение 23 апреля было неудачно потому, что Шиллеров пропустил Дубасова. Было трое метальщиков: Борис Вноровский на Тверской, Владимир Вноровский на Воздвиженке, Шиллеров на Знаменке. Я был в кофейне Филиппова.
Я сказал:
– Это неправда. Мы допросили Владимира Вноровского. Было только двое метальщиков; Борис Вноровский и Шиллеров. Дубасов проехал мимо Владимира Вноровского, но у того не было бомбы.
Азеф пожал плечами.
– Не знаю. Было так, как я говорю. Я сказал:
– Кроме того, ты накануне покушения не пришел на свидание к метальщикам.
Азеф ответил:
– Нет, я пришел.
Я. – Значит, Вноровский сказал неправду?
Азеф. – Нет, Вноровский не может сказать неправды.
Я. – Значит, ты говоришь неправду?
Азеф. – Нет, и я говорю правду.
Я. – Где же объяснение?
Азеф. – Не знаю.
Я. – Ты, говоришь, был в кофейне Филиппова?
Азеф. – Да.
Я. – Ты попал в полицейское оцепление?
Азеф. – Нет.
Я. – Аргунову ты говорил, что ты попал в оцепление, но представил приставу иностранный паспорт, и тебя отпустили.
Азеф. – Я этого Аргунову не говорил.
Я. – Значит, Аргунов сказал неправду?
Азеф. – Нет.
Я. – Значит, ты говоришь неправду?
Азеф. – Нет, я говорю правду.
Я. – Где же объяснение?
Азеф. – Не знаю… Но какое же заключение ты выводишь?
Я. – Ты, по меньшей мере, проявил небрежность, граничащую с преступлением. За такую небрежность ты удалил бы из организации любого из ее членов. Твоя ссылка на твое прошлое неуместна.
Азеф опять пожимает плечами. Он волнуется. Он говорит:
– Дайте же мне возможность защищаться.
Чернов. – Мы спрашиваем и ждем ответа. Зачем ты ездил в Берлин?
Азеф. – Я желал остаться один. Я устал. Я хотел отдохнуть.
Чернов. – Видел ли ты в Берлине кого-либо из партийных людей?
Азеф. – Нет.
Чернов. – А из непартийных?
Азеф. – Я не желаю на этот вопрос отвечать.
Чернов. – Почему?
Азеф. – Он не относится к делу.
Чернов. – Об этом судить не тебе.
Азеф. – Я член центрального комитета и не вижу, чтобы все здесь присутствующие были ими.
Я. – Мы действуем от имени партии.
Чернов. – Значит, ты отказываешься отвечать на этот вопрос?
Азеф. – Нет. Я скажу: я не видел никого.
Чернов. – Почему ты переселился в «Керчь»?
Азеф. – В «Керчи» дешевле.
Чернов. – Так ты переехал из-за дешевизны?
Азеф. – Была и еще причина.
Чернов. – Какая?Азеф. – Этот вопрос тоже не относится к делу.
Чернов. – Ты не желаешь отвечать?
Азеф. – Хорошо. Запишите: я переехал только из-за дешевизны.
Чернов. – В какой комнате ты жил в «Керчи»?
Азеф. – В № 3.
Чернов. – Опиши подробно этот номер.
Азеф. – Кровать, налево от входа, покрыта белым покрывалом, с периною, стол круглый, покрытый плюшевой скатертью, около стола два кресла темно-зеленого плюша, у умывальника зеркало, ковер на полу темного цвета.
Чернов. – Кого ты видел в «Керчи»?
Азеф. – Что за вопрос?.. Ну, хозяина, посыльного, горничную, лакея…
Я. – Скажи, как ты понял мои слова, когда я говорил тебе, что некто, имени которого я назвать не могу, сказал Бурцеву, что ты служишь в полиции, и разрешил сообщить это мне. Понял ты так, что именно некто разрешил мне сказать, или так, что Бурцев решился на это самостоятельно?
Азеф. – Конечно, я понял так, что некто разрешил сказать только тебе.
Чернов. – Некто – Лопухин. Он не называл фамилии Савинкова. Он позволил Бурцеву сказать одному революционеру, по его, Бурцева, выбору. Бурцев выбрал Павла Ивановича (меня).
Азеф. – Ну?
Чернов. – Ну, а ты вошел к Лопухину со словами: вы разрешили сказать Савинкову…
Азеф. – Я не понимаю… Вы должны производить расследование серьезно.
Чернов. – Прошу выслушать далее. Лопухин не назвал фамилии Савинкова. Ты понял со слов Павла Ивановича, что он эту фамилию назвал. Павел Иванович такого толкования в свои слова вложить не мог, ибо не слышал его от Бурцева… Значит…
Азеф бледнеет, но он говорит еще спокойно:
