Расул Гамзатов - Мой Дагестан
Не так ли и тебя учили, Дагестан, писать твое имя? Не так ли тебя учили рассказывать о себе? Много раз ты начинал все сначала. Выбирал буквы, алфавит. Писал арабскими, латинскими, русскими буквами. Было допущено много ошибок. Потому что писали с маленькой буквы то, что надо было писать с большой буквы. Потому что писали с большой то, что надо было писать с маленькой. Лишь на третий раз научился ты, мой Дагестан, писать правильно. Вот название первых дагестанских книг, журналов, газет: "Утренняя звезда", "Новый луч", "Красный горец", "Джейран", "Горские пословицы", "Кумыкские сказки", "Лакские мелодии", "Даргинские повести", "Лезгинские стихи", "Советский Дагестан". И все это - на родных языках. Это не просто названия. Это - крылья.
В 1921 году после беседы с дагестанской делегацией Ленин послал в страну гор три самые необходимые для нее вещи: хлеб, материю, типографский шрифт. У Дагестана был конь и кинжал. Ленин вместе с хлебом дал ему книгу. Революция склонилась над колыбелью Дагестана. Дагестан увидел море, увидел самого себя, увидел свое прошлое и будущее. И начал он писать о себе сам.
Сулейман Стальский просил Максима Горького: "Оба мы уже старые. Прожили жизнь, познали мир. У нас у обоих есть книги. Но ты пишешь на бумаге, ты грамотный. Я пою. Потому что я писать не умею. Мы олицетворяем Дагестан и Россию. Россия образованная. В Дагестане большинство людей еще не умеют написать свое имя. Вместо подписи ставят отпечаток пальца. Не можешь ли ты послать к нам бригаду образованных писателей, чтобы они рассказали о нас, дагестанцах, всей стране и всему миру?"
Разговор Сулеймана Стальского и Горького переводил Эффенди Капиев. Горький обещал выполнить просьбу Сулеймана, он сказал, указывая на Капиева, что теперь в Дагестане выросла образованная, талантливая молодежь, что лучше, если бы дагестанцы сами писали о своей земле на всех языках республики. Ибо, сказал Максим Горький, как это у вас говорится: "О состоянии дома лучше всего знают его стены".
Молодые люди, о которых говорил Горький, теперь выросли и состарились. Они написали и еще напишут книги о Дагестане. Раньше отцы оставляли сыновьям в наследство саблю и пандур. Теперь - перо и книгу. Нет в Дагестане дня, когда бы не рождался сын. Нет и дня, когда не выходила бы в свет книга. Каждый пишет о своем собственном Дагестане. Более пятидесяти лет писал мой отец. Не хватило жизни. Теперь пишу я. Но и я не допишу всего, что хотел бы. Поэтому вместо кинжала у изголовья детей я кладу перо, чистую тетрадь. У отца и у меня - один Дагестан. Но какой он разный на языке наших перьев! У каждого свой почерк, свои буквы, своя манера, своя мелодия. Так и катится эта арба, сменяя возчиков на своем долгом пути.
Отец говорил: "Пиши о том, что знаешь и можешь. А о том, чего не знаешь, читай в чужих книгах".
КНИГА
Ты с книгою дружи, чьи щедрые листы
Ждут взгляда твоего.
Она всегда верна.
Пусть ты богат, как хан, пусть без копейки ты,
Не станет изменять, не подведет она.
Прилежнее склонись челом к страницам книг,
Где каждая строка мед мудрости таит.
Будь жаден к знаньям, сын! Знай: ты не все постиг
Лишь черпая из них, твой разум будет сыт.
Оружье это ты не выпускай из рук,
Брани его иль нет - надежен друг такой.
В обиде на тебя не будет этот друг,
Хоть бросишь ты его, в сердцах махнув рукой.
Будь знанья кунаком. Богат его очаг.
Щедры его дары, густы его сады.
А ты - желанный гость в цветущих тех садах:
Иди и собирай румяные плоды.
Ты книге доверяй свои мечты и жизнь,
Знай: в сердце, не спросясь, врывается поэт.
Ты всем, что на душе, с поэзией делись:
В ее улыбке ты на все найдешь ответ.
Когда к отцу приходили молодые поэты со своими стихами, отец прежде всего смотрел на почерк. Потому что: "Какова борозда, таков и хозяин поля". Потом он исправлял ошибки, расставлял знаки препинания. Покачивая головой, он как бы говорил: учись писать правильно. Некоторые из молодых робко замечали, что и "Гомер XX века" был безграмотен. "А я-то не знал!" говорил отец молодому "гомеру". Таких "гомеров" и сейчас много еще в Дагестане. Даже грамматическая ошибка в стихах всегда раздражала отца. Когда его стихотворение было напечатано в газете со множеством ошибок, отец написал стихотворение:
Несчастье с песнею моей
Произошло нежданно.
Ее в газету я послал
На праздник Дагестана.
Гляжу - она, как толокно,
Размолота, измята
Так, словно встретилась в пути
С дубинкой суковатой.
Столкнулась, может быть, она
С оравой горьких пьяниц,
Чьи лапы на ее спине
Сплясали буйный танец?
А может, на кулачный бой
Попала к чондотлинцам
И еле ноги унесла,
Не рада их гостинцам?
Четверостишиям иным
Так по загривку дали,
Что их первоначальный смысл
Теперь поймешь едва ли.
А в довершение, видать,
Им плеткою досталось,
Агонизируют они,
В них жизни не осталось.
О, бедный череп! Ведь на нем
Не счесть рубцов и вмятин.
Мне этот случай роковой,
Признаться, непонятен.
У песни ребер целых нет,
Взирает мутным взглядом,
Как наш гуляка Мустафа,
Побитый камнепадом…
Коль в каждом номере у вас
Подобных "жертв" десяток,
То вы прославитесь везде,
"Герои" опечаток.
Но самокритика всегда
Вину загладить может.
И эту песню, я прошу,
Опубликуйте тоже!
Перевел Я. Хелемский
Мой отец… Из тех, кто его знал, каждый, наверно, по-своему представлял себе моего отца.
Конечно, он и пахал землю, и косил траву, и грузил сено на арбу, и кормил коня, и ездил на нем верхом. Но я его вижу только с книгой в руке. Он держал книгу всегда так, точно это птица, готовая выпорхнуть из рук. Любивший гостей, он всегда чувствовал себя растерянно и смущенно, если кто-нибудь приходил и отрывал его от чтения, словно его сбили с важной молитвы. В те часы, когда отец читал, мать ходила на цыпочках и все время приставляла палец к губам, заставляя нас говорить шепотом:
- Не шумите, отец работает.
Она правильно понимала, что чтение книги для писателя - это его работа.
Сама она иногда осмеливалась заглянуть к нему и узнать, не нужно ли чего, не кончаются ли чернила в чернильнице. Мать очень зорко следила за чернильницей отца и не давала ей пересыхать.
Если в жизни отца было хоть два радостных дня, то эти дни ему принесли книги.
Если в жизни отца было хоть два печальных дня, то и эти дни ему принесли книги.
Книги, которые он читал, и книги, которые он писал.
О чем бы его ни просили люди, он никогда не мог им ни в чем отказать. Сказать "нет", когда на самом деле "есть", он считал самой большой ложью и самым тяжким грехом. Поистине бедственным становилось его положение, когда просили у него любимую книгу. Книга уже отдана, уже держат ее чужие руки, а руки отца все еще протянуты к ней.
