Юрий Герт - Эллины и иудеи
Из сказанного следует, что доказать реальность умозрительной схемы, квалифицирующей Россию двадцатых-тридцатых годов и страны Запады как два варианта одной и той же системы, обычными методами невозможно. Любой анализ фактически существовавших тогда экономических и общественных отношений сразу же показал бы несостоятельность выдвинутой концепции. Поэтому в качестве доказательства И.Шафаревич использует не конкретные факты, а версию "загадочного" поведения "либералов", приехавших с Запада и положительно оценивающих все происходящее в России. При этом читателю объясняется, что причина такого рода "загадочности" может быть лишь одна — близость по духу и сути авторитарной сталинской системы и западных демократий. Однако в том, что иные писатели и общественные деятели Запада не выступали прямо против беззаконий сталинского режима, а в ряде случаев его и превозносили, нет ничего загадочного. Все они были свидетелями противоречий и пороков капитализма, которые в связи с начавшимся кризисом тридцатых годов носили острый характер и подчас казались непреодолимыми. На горизонте маячил зловещий силуэт германского фашизма. А они верили в человека, в его гуманные начала и надеялись, что возможен строй более справедливый, чем капитализм. Революция в России, полагали они, создала именно такой строй. Газеты, радио, произведения искусства — мощная машина сталинской пропаганды, успешно оболванивающая народ, — действовала и на них.
Загадка в другом. Как, по каким причинам ничего не видел и не слышал наш многострадальный народ, переживший и 1929, и 1937 годы, почему он безмолвствовал? И даже не безмолвствовал, а ликовал, приветствовал, скандировал лозунги, призывающие расправиться, уничтожить, покончить... Вот где самая трудная и пока еще не разгаданная загадка, мимо которой прошел Игорь Шафаревич, то ли не заметив ее, то ли не пожелав заметить. Однако "вопрос о том, хорош ли я, много важнее вопроса о том, хорош ли мой сосед, которого я имею склонность в чем-то обвинять", — пишет Н.Бердяев. Возможно, И.Шафаревич придерживается противоположного мнения. Но рассуждения о "либералах", заявившихся с Запада и не вознегодовавших, не пригвоздивших к позорному столбу и т.д., как бы снимают ответственность с могучих плеч народа, допустившего в собственной стране пытки, лагеря, массовые убийства, и перекладывают ее на хилые спины западных интеллигентов. Такой прием отчасти напоминает разговоры деятелей пресловутого общества "Память" о том, что кто-то спаивает русский народ, словно речь идет о малых детях, которым вливают в рот хмельное зелье. Кстати, того же происхождения идеи, винящие в коллективизации Свердлова, умершего за десять лет до оной, и Троцкого, в 1929 высланного за рубеж...
И все же — как это случилось? Как проглядели все мы, что не чья-то, а наша страна стала местом.
Где преступленья лишь да казни,
Где страсти мелкой только жить.
Где не умеют без боязни
Ни ненавидеть, ни любить...
Думается, еще задолго до двадцатых-тридцатых годов наш народ был приучен к тому, что жестокость, насилие — не исключение, а норма жизни. Конечно, куда спокойнее рассуждать, как это порой принято, о ладе и согласии, якобы царивших повсеместно в нашем отечестве до революции. Однако "...если мы только не перестанем закрывать глаза на прошедшее и говорить: зачем поминать старое, нам ясно станет, в чем наши точно такие же ужасы, только в новых формах" (Л.Толстой1).
1Л.Толстой, "Не могу молчать". М., 1985 г., стр. 478.
Ведь это не во время коллективизации, не где-то на Колыме, а в столице Российской империи Девятого января 1905 года было убито более тысячи человек! И все это были нереволюционеры, не заговорщики, а простые русские люди, свято верящие в Бога, царя и отечество. По закону о военно-полевых судах, принятому в августе 1906 года, за 8 месяцев его действия в России было казнено 1100 человек. "Никто столько не казнил, и самым безобразным образом, как он, Столыпин, никто так не произвольничал, как он... Столыпинский режим уничтожил смертную казнь и обратил этот вид наказания в простое убийство. Часто совсем бессмысленное, убийство по недоразумению... Начали казнить направо и налево, прямо по усмотрению администрации казнят через пять-шесть лет после совершения преступления, казнят и за политическое убийство, и за ограбление винной лавки на пять рублей, мужчин и женщин, взрослых и несовершеннолетних"... Так писал граф Витте25.
25С.Ю.Витте. "Воспоминания", изд. 1923 г., стр.293-294.
Заметьте, это тогда, при Столыпине начали казнить "по усмотрению администрации", убийства были введены в ранг государственной политики и стали чем-то само собой разумеющимся, без чего нельзя обойтись. "Ужаснее же всего в этом то, что все эти бесчеловечные насилия и убийства, кроме того прямого зла, которое они причиняют жертвам насилий и их семьям, причиняют еще большее величайшее зло всему народу, разнося быстро распространяющееся, как пожар по сухой соломе, развращение всех сословий русского народа", — писал Лев Толстой26.
26Там же, стр. 445.
Война 1914 года вызвала еще большее ожесточение. "По исчислению немцев, — писал В.Шульгин, — Россия на сегодняшний день потеряла 8 млн. убитыми, ранеными и пленными — этой ценой мы вывели из строя 4 млн. противника. Этот ужасный счет... показывает, как щедро расходуется русское пушечное мясо. Один этот счет — приговор правительству. Приговор в настоящем и прошлом. Приговор надо всеми..."27
27В. В. Шульгин, "Дни. 1920", М., 1989, стр. 123.
Общество мало сопротивлялось насилию и жестокости. Точнее, сопротивлялись только его лучшие представители. Что же до народной массы, то она уже готова была к восприятию "новой морали..." Та самая "космоцентрическая цивилизация", о которой пишет И.Шафаревич, воспитала человека-винтика, это согласно ее устоям "все честолюбие частных лиц ограничивалось стремлением: быть правильным выражением духа общества"28.
28И. К .Киреевский, "Критика и эстетика", М., 1979, стр. 285-286.
А дух общества основывался на святыне самодержавной власти, на принципе: "Нет власти, аще от Бога".
Этот принцип остался незыблемым и после того, как императора сменил генсек. Дух общества не оставил места религии, на ее место пришла новая нравственность, оценивающая каждый человеческий поступок не с точки зрения его внутренней сущности и гуманистической морали, а только в плане его служения продиктованным извне политическим целям. Самую коллективизацию нельзя рассматривать как процесс, санкционированный только сверху — внутри деревни тоже происходила жестокая борьба, о которой писали М.Шолохов, Ф.Абрамов, Ф.Панферов, но о ней мы почему-то начисто забыли. Этой борьбой руководили не только Сталин и Эпштейн-Яковлев. Ею руководили зависть и ненависть к работящим, зажиточным мужикам, и они, к сожалению, так сильны, что и сейчас мешают развитию аренды. Вот что об этом пишет известный американский экономист, лауреат Нобелевской премии, русский по происхождению, В.Леонтьев: "Некоторые крестьяне покидают свои колхозы в надежде добиться преуспевания, выращивая и продавая скудную сельскохозяйственную продукцию на свой страх и риск. Их успехи оживляют старую неприязнь и зависть к богатым независимым хозяйствам, которой воспользовался Сталин во время насильственной коллективизации 60 лет назад. Завистливые соседи сожгли немало преуспевающих индивидуальных ферм".
