Апполон Кузьмин - Татищев
Во всех социально-политических рассуждениях Татищева неизменно вставал вопрос о целесообразности монархии и возможности восстановления крестьянской «вольности». Но эти вопросы обычно стояли как бы независимо один от другого. Утверждение крепостного права, оказавшего отрицательные последствия на развитие страны, казалось Татищеву случайным решением неразумного правителя. Но эти два сюжета в его сознании все более переплетались.
Новые соображения побудили Татищева вернуться к работе, начатой еще в конце 30-х годов: подготовке свода древнерусских законов. Таким изданием решалось сразу несколько вопросов: выяснились многие важные факты русской истории, привлекалось внимание к развитию современного Татищеву права, подготавливалась почва для созыва комиссии по составлению нового Уложения. Примечания Татищева к разным статьям древнерусских юридических памятников отражают этот интерес. И особое внимание уделяется крестьянской теме.
В 1740 году, комментируя закрепостительные установления конца XVI — начала XVII века, Татищев примерно так же, как и в «Разговоре», акцентировал внимание на то, что из-за этого разразилась смута. Теперь он этим не удовлетворяется. Это проявляется, в частности, и в том, что при каждом удобном случае он напоминает о прежней вольности крестьян. Так, поясняя понятие «недвижимые имения», Татищев напоминает, что в него ранее не включались крестьяне, «которые тогда вольны были». Говоря об ограничении размеров кабал пятнадцатью рублями по Судебнику 1550 года, Татищев делает (правильный в общем-то) вывод, что статья включалась «мню, для того, чтоб вечно не крепили». Татищев, как говорилось, наследственное холопство считал вообще незаконным. Воспроизводя статью о праве родичей на выкуп отчин, Татищев снова напоминает, что о крестьянах в этих случаях речи нет, «понеже были вольные». Он сожалеет, что указ о закрепощении «утратился и причины, для чего крестьяне невольными учинены, неизвестны». В действительности конца XVI века он не видит ничего такого, что могло бы оправдать введение крепостного права, в современной же ему действительности оно лишь унаследованное от прошлого зло.
88-я статья Судебника 1550 года посвящена порядку крестьянских переходов. Комментируя ее, Татищев приводит ряд аргументов в пользу «вольности». «Вольность крестьян и холопей, — отмечает он, — ...во всех европских государствах узаконенное и многую в себе государствам пользу заключает». Полезно это было и для Русского государства. «1) Крестьяне так безпутными отчинники утесняемы и к побегам с их разорением понуждаеми не были, как я о суде беглых обстоятельно показал; 2) таких тяжеб, судов, ябед, коварств и немощным от сильных разорений в беглых не было; 3) в добрых верных и способных служителей мы такого недостатка не терпели».
Татищев отсылает, видимо, к несохранившейся части рассуждения о беглых, и из этой отсылки видно, что вину за побеги он целиком возлагал на «безпутных отчинников». Вольность крестьян обеспечивала и важнейший с точки зрения государственной пользы аспект правительственной деятельности подбор «добрых, верных и способных служителей». Татищев имеет в виду, очевидно, прежде всего военную службу, о чем он говорил и ранее. Но и при таком ограничении ход его мыслей примерно тот же, что и позднее у Радищева: настоящим сыном отечества может быть только свободный человек.
Приведя все эти соображения о преимуществах вольности перед неволей, Татищев как будто не вполне логично «отступает»: «Оное (то есть вольность) с нашею формою правления монаршеского не согласует, и вкоренившийся обычай неволи переменить небезопасно, как то при царе Борисе и Василие от учинения холопей вольными приключилось».
Итак, вольность всем хороша, но она несовместима с монархией. Вывод сам по себе глубоко обоснованный: «Переменить небезопасно». Это тоже верно. Всякие крутые ломки чреваты непредвиденными последствиями. А что же делать? Еще ранее Татищев советовал обдумать этот вопрос всесторонне. Конечно, он и сам продолжает думать над этим. И вот один из результатов его раздумий: на пути к достижению вольности стоит монархия.
Монархизм Татищева, как можно было видеть, всегда был относительным. Он принимал монархию как относительно меньшее из зол и для таких стран, как Россия. Но даже и в его обязательности для России полной уверенности у него никогда не было. Теперь же и вообще остается мало аргументов, оправдывающих целесообразность монархии: она оказывается на пути главного, что могло бы обеспечить процветание государства, — вольности.
Обязывающих выводов Татищев не делает. Но все его предложения об «улучшении» в конечном счете сводятся к ограничению монархии. Одной из главных прерогатив монарха всегда было законодательство. И именно этот вопрос Татищев рассматривает как бы не зависящим от монарха. Подготовить «добрый» закон одному человеку не под силу, даже если это Петр Великий. «В сочинении нового закона, — развивает Татищев ранее высказанные мысли, — для чести законодавца и для твердости закона нуждно прилежно рассматривать и остерегаться, чтобы не дать страсти своей сочинителю власти». Таких «пристрастных законов» оказывается немало уже после Уложения 1649 года. Петр Великий для объективности и продуманности установлений обязывал приглашать в Сенат и членов всех коллегий. Однако и этого, по мнению Татищева, недостаточно. «Сие безопаснее и справедливее могло быть, если бы такие обстоятельства прежде ученым в юриспруденции для разсмотрения сообщались и рассуждения их требовать».
А законов, нуждающихся, с точки зрения Татищева, в изменении, оставалось много, и число их со временем не уменьшалось. Он с сожалением говорит, например, что «у нас... о найме и разплате достаточного закона нет. По искусству же видимо, что с обе стороны безпорядки и обиды происходят, которое наиболее посадских и крестьян касается». Татищев добавляет, что все это он мог бы «пространно показать, если б здесь (то есть в комментарии к статье) то нуждно было». Действительно, в комментарии к статье Судебника об этом говорить было не вполне уместно. Но Татищева этот вопрос беспокоил. Он тревожился, что в России вообще отсутствовало законодательство, регулировавшее взаимоотношения предпринимателей и наемных работников — взаимоотношения, которые уже были важными в его время и должны были стать самыми важными в той системе, которая мыслилась Татищевым как самая целесообразная.
Татищев в данном случае вступается именно за эксплуатируемых, которым практически негде было искать правды. Ивану Грозному он готов был многое простить за то, что, по мнению Татищева, царь «о правосудии и о хранении посадских и волостных крестьян от неправых судов и грабления прилежал». Справедливым он находит и такой порядок, когда «старосты и выборные» от земли «с судиями заседают». Такой порядок он находит в России XVI века, а «по днесь» он сохраняется в Швеции, где «многие мужики достаточно философии учатся». К сожалению, у нас это было кем-то «отставлено» после царя Бориса.
