Эндель Пусэп - Тревожное небо
— В двадцать ноль-ноль, по среднему местному летнему времени.
— Лучше давайте по-нашему, по-московскому, — и нарком улыбаясь, кивнул на свои часы.
Получив разрешение отбыть, я поспешил к штурманам. Те сидели у Стукалова и прикидывали варианты полета, предложенные англичанами. Мы стали готовиться к самому верному — к своему варианту. Тем более верному, что его подтвердила Москва.
Домой!
— Ребята, держитесь за большой палец, чтобы на маршруте была сплошная и толстая-претолстая облачность, — шучу я по дороге «синоптикам.
Еще совсем недавно мы проклинали облака и грозовые фронты, а теперь ненастье нужно нам позарез, нужно для того, чтобы прятаться в облачности от прожекторов и истребителей врага.
Синоптики дали отличную погоду: сплошные облака и сильный попутный ветер! Лучше и не придумаешь.
Провожать самолет прибыли наш посол в Англии с супругой, представители Министерства иностранных дел Великобритании и, как всегда, множество корреспондентов. Который уже раз устраивают они вокруг нас невообразимое столпотворение, а привыкнуть к этому мы никак не можем.
Перед самым стартом лопнул «дутик» — покрышка маленького хвостового колеса. Хорошо, что наш инженер Золотарев имел колесо в запасе. Минут через двадцать все было приведено в порядок.
Последний зарубежный старт… Полный газ, самолет бежит ровно и незаметно отрывается от земли. Над морем делаем разворот на 180 градусов и с курсом на восток пролетаем над только что покинутым аэродромом. Внизу машут шляпами, платками, и я вижу, как по той же полосе идут на взлет два «Спитфайра» — маленьких истребителя. Резко набрав высоту, они пристраиваются к нам справа и слева.
Летчики этих юрких самолетиков оказались подлинными мастерами своего дела. Пристроившись к нам вплотную, они отлично держали интервал и дистанцию, не покидая нас даже в облаках. Казалось, что везем мы их маленькие машины на жестком буксире. Пролетев весь остров с запада на восток, я думал, что наши спутники повернут к себе назад. Но нет! Несмотря на наши сигналы и покачивания с крыла на крыло, они упорно продолжают полет с нами. Наконец, один из них отстает и уходит назад, но другой еще с полчаса летит с нами над свинцовыми волнами Северного моря…
С востока надвигаются сумерки. Над головой уже блестят редкие звезды. Это нам некстати. Потеряв время на смену лопнувшего колеса, мы встречаем сумерки раньше, чем нам хотелось. Все сдвинулось на запад, в том числе и восход солнца.
Идем все время с набором высоты, и чем выше мы забираемся, тем яснее виднеется впереди бледно-розовая полоса восхода.
— Штурманы, где мы встретим солнце?
— Рассвет над Балтийским морем, солнце взойдет над Кенигсбергом.
— Так… А где кончаются облака?
— Там же, у Кенигсберга. Дальше — ясно.
— Раз так, то поднимемся до потолка, — резюмирую я. Да-а! Шут бы их взял… Не очень-то все хорошо. От Кенигсберга до линии фронта еще долгий путь, а лететь нам придется в ясном небе среди бела дня… Даже в том счастливом случае (на что мы твердо рассчитываем), если враг нас не ждет, нас может обнаружить любой наблюдатель и послать на нас истребителей. Воздушный бой нам в этот раз совсем ни к чему.
Тихо в корабле. Все иллюминаторы и окна занавешены, лампочки освещают лишь рабочие места на столах штурманов и радистов. Низовцев и Муханов (не в пример незадачливому Кемпбеллу) уже имеют связь с Москвой и в точно намеченные заранее минуты передают короткие сообщения. Высота 4000 метров. Даю команду:
— Всем надеть кислородные маски!
Золотарев и Дмитриев уже в масках, вплотную нагибаются к фосфоресцирующим циферблатам приборов, чтобы разглядеть их показания. Обухов ведет корабль. Он сам об этом попросил, «чтобы набить руку».
В пассажирской кабине Кожин проверяет кислородные маски и давление. Следит, чтобы не уснули. Сегодня это снова запрещено.
Медленно растет высота: 5000… 5500… 6000 метров. Уже делается зябко. Высота перевалила за 7000 метров, но на сегодня и этого мало.
Радисты передают, что в Москве уже взошло солнце… У нас пока только заалел восток. Край облаков обрывается далеко слева, а впереди еще везде покрывает землю. «Пусть сегодня ошибутся синоптики и штурманы. Пусть облака будут до самой линии фронта…» — думаю я про себя.
Высота 8000 метров, но стрелка вариометра, мелко вздрагивая, стоит немного выше нулевой отметки. Стало быть еще немного наберем…
С востока брызнул первый луч солнца. Сразу порозовели облака, круги пропеллеров, лица штурманов и летчиков. На глазах тает облачный покров. Вот уже еле заметная прозрачная пелена висит над темной поверхностью моря. Кенигсберг где-то далеко справа. Впереди нас латвийский берег.
— Стрелки, внимательно наблюдать за воздухом! — даю команду, уже много дней не даваемую.
— Есть смотреть! — один за другим докладывают все пятеро стрелков.
Смотрю на часы. Летим вроде и не очень долго, а отмахали уже порядочно. Усомнившись в своих расчетах, спрашиваю штурманов:
— Какова путевая скорость?
— Более пятисот, — отвечает бодро Саша, — через час будем на линии фронта.
Здорово! Мчимся как на истребителе.
— Товарищ майор, народный комиссар интересуется, когда прибудем в Москву? — спрашивает Кожин.
— Через два часа, — отвечает штурман.
— Радиограмма из Москвы: линию фронта пройти на максимальной высоте, — докладывает Низовцев.
Принимаю к сведению. Все, что могли наши моторы наскрести, взято. Идем на высоте 8500 метров. Больше набрать уже не удастся. Двигатели работают на полной мощности. Впереди, чуть левее нашего курса, блеснуло серебром. Озеро!
— Вижу Ильмень, впереди линия фронта! — громко сообщаю экипажу.
За озером и рекой Ловать ведут бои уже наши войска. Мы почти дома! Хотя до линии фронта оставалось еще лететь минут двадцать, напряжение опадает.
Внизу должно быть тепло, а у нас температура 35 градусов ниже нуля.
Самолет летит под голубым небом, сверкают на солнце круги винтов, стекла иллюминаторов… Пусть их никто не увидит с земли…
Золотарев и Дмитриев сидят нахохлившись перед щитками приборов. Им не видна земля, не видны ни пожары, ни вспышки, переворачивающие наизнанку саму землю на линии фронта. Моторы гудят ровно — на душе спокойно. Пассажирам видеть днем пылающие деревни и разрывы бомб и снарядов еще не приходилось. И теперь они сгрудились у иллюминаторов и жадно впиваются глазами в израненную землю.
Приближаемся к линии фронта. Днем она не очень видна. Только опытный глаз заметит вспышки орудийных выстрелов и разрывы снарядов. Вот она, наконец, линия фронта, прямо под нами.
