Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания
Однако могло быть и наоборот. В крепости была заперта и осаждена нечистая сила, а заколдованные стены ограждали от нее весь окружающий мир. Сюда, как в тюрьму, загоняли злых духов.
Это происходило, должно быть, таким образом. Во двор вносили тело покойного. Тело, еще не покинутое душой. В бой за эту душу вступали добрые и злые силы. К сожалению, злые силы обычно отличаются большей активностью и целеустремленностью. Они целыми легионами устремляются к телу, роятся над ним, норовят схватить беспомощную душу. Тут-то они и попались! Жрецы «запирают» крепость, и нечисть оказывается в ловушке. Теперь уж ей не до поживы, только бы вырваться наружу!
Но жрецы, так сказать, прекрасно оснащенные для борьбы со злыми духами, отважно входят в крепость, точно и добросовестно творят таинственные обряды и этим обезоруживают запертую в ней нечистую силу. Спасенная душа в окружении добрых духов радостно вступает в мир иной, а злые духи разлетаются кто куда — залечивать раны.
Еще один вариант. Главное в крепости не стены, не двор, а ворота. Недаром их роль подчеркнута двумя парами массивных башен. В таком случае двор — нечто вроде чистилища. Войдя в одни ворота, покойный навсегда становится чужим миру живых. Во дворе жрецы готовят его к вступлению в иную жизнь. А когда его выносят через другие ворота, это означает, что он перешел грань потустороннего мира, что он уже на том свете.
6Мы столько говорили о колдунах, покойниках, злых духах и нечистой силе, что Жаниберген совсем приуныл. Кое-что он пересказал Мадамину. Старик относился к нашим разговорам скептически. Казалось, он знает истину, неведомую нам. И, наконец, Мадамин ее открыл.
Большие курганы — всего-навсего юрты. Исполинские юрты богатырей. Вот он, самый высокий, с седой верхушкой — дом Кер-оглы, героя туркменского эпоса. Здесь он отдыхал и наигрывал на комузе. У богатыря и струны богатырские — они были далеко слышны отсюда. Другие курганы — шатры младших богатырей, спутников Кер-оглы.
В укрепленных дворах жили рядовые воины и слуги. Вот и все. Так рассказывают старики значит, так оно и было. И начальнику незачем ломать голову.
Бывают случаи, когда благодарные читатели ставят памятники литературным героям. Туркмены же сделали такими памятниками множество заброшенных в пустыне крепостей. Из книг Толстова я знал, что по меньшей мере шесть средневековых крепостей были, например, посвящены бессмертным влюбленным Шах-сенем и Гарибу. В их числе Ширван-кала и Шемаха-кала, которые видны с Чаш-тепе. Это и есть царство Ширван-Шемаха, куда бежал Гариб после ссоры с возлюбленной, хотя настоящие Ширван и Шемаха находятся в Азербайджане. Пустыня стала местом действия любимой поэмы, а крепости превратились в величественные театральные декорации. Целая зачарованная страна была отдана во владения поэзии. Уверен, что караванщики и чабаны временами слышали звон богатырского комуза с вершины того кургана, где, по словам Мадамина, жил Кер-оглы.
Итак, наши курганы были для тех, кто живет внизу, как бы громадным залом литературного музея, развернутой иллюстрацией к хорошо знакомому эпическому сказанию, миром хоть и сказочным, но с детства родным и близким.
А нам за образами богатырей, о которых рассказывал Мадамин, виделась память об исчезнувшем воинственном и сильном народе. Курганы безмолвны, но вокруг них все-таки витал далекий отголосок ушедшей жизни, отголосок истории.
Глава пятая
Всякая настоящая работа таит в себе противоречия: она и отделяет вас от людей, и по-новому связывает с ними. Даже если между вами и миром стоят серые валы и башни.
Все, что я мог сделать со своей крепостью, уже сделано. Остались только три кургана, каким-то образом оказавшиеся внутри ограды. В чем причина? То ли назначение двора было забыто. То ли решили похоронить кого-то прямо в «чистилище», внутри заколдованных стен. Почему? За какие заслуги или провинности? А может быть, род, которому принадлежали и укрепленный двор, и курганы вокруг него, оторвался от своего племени, ушел куда-то, создал себе иную святыню и там, на другой земле, воздвиг исполинский курган своему вождю? Или же этот род был полностью разгромлен в каком-то сражении, и некому стало заботиться о могилах предков, и в ограде стали хоронить чужих?
Так или иначе, но курганы внутри ограды нарушали установленный порядок.
Зато сами они были воздвигнуты по всем правилам: тут и ров, пробитый в песке и камне, и «стол», и углы, ориентированные по странам света. Ограблены курганы тоже по всем правилам, то есть до основания.
По всем правилам я их и копал, сначала одну половину, потом другую, потом снимал разрез и, наконец, сносил бровку, делившую курган пополам. Мне уже было не до бесед с Мадамином и Жанибергеном. Теперь и во время перекуров мы разговаривали только о работе.
Работали в перчатках. Каменная крошка, из которой состояла насыпь, могла бы в кровь ободрать руки.
Я уже свыкся с полным отсутствием находок и работал, как говорил Жаниберген, с музыкой: я все время что-нибудь напевал, мурлыкал, насвистывал. Говорят, что теперь и в цехах работают под музыку, — это повышает производительность труда. Во всяком случае, это не казалось странным моим рабочим, и я не стеснялся мурлыкать в их присутствии.
Работа отделяла нас не только от всего мира, но и друг от друга. Но в то же время связывала настолько, что мы понимали друг друга почти без слов.
Работа, как сказано выше, уводит от людей и снова приводит к людям. Сколько раз соединяла она меня с новыми друзьями, вводила в новый круг дел, забот, книг, мыслей и чувств, незаметно заставляла по-новому видеть мир. Да и самого меня делала другим.
Я люблю это чувство сосредоточенного уединения и нового, глубокого единения с миром. Оно очень близко к моему представлению о счастье.
Но я и сам не заметил, как мое рабочее уединение было нарушено. Теперь, начав мурлыкать любимые мелодии, я смущенно озирался по сторонам: нет ли посетителей.
«Взрывая, возмутишь ключи», — сказал Тютчев.
Наша работа на Чаш-тепе оказала какое-то влияние на мир, раскинувшийся у подножия плато, стала для него событием, смысл которого мы поняли не сразу, связала нас с людьми, живущими там.
С каждым днем на раскопках появлялось все больше и больше местных жителей. Они ни о чем нас не спрашивали, только брали по горсти земли из отвала, разминали ее пальцами, разглядывали серую пыль и белую каменную крошку.
К нам приезжали на верблюдах, на велосипедах, на мотоциклах, на осликах, в легковых машинах и в грузовиках. На рассвете и на закате чабаны норовили провести стадо мимо наших раскопок, чтобы по пути бегло взглянуть на них.
