Наталья Солнцева - Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание
Но Шмелеву было достаточно услышать пересказ сюжета, ему хватало процитированного кем-то фрагмента, и он впадал в мрачнейший сарказм. Например, зачем это в «Весной, в Иудее» (1946) на Пасху — сыр? Зачем извращает свой дар? Зачем хватается «за рюмки и подолы» и зачем «заголяется»?[559] Не будет он читать «Темные аллеи» — многих от них уже «сблевало»…[560]
Причем раздражение Шмелева распространялось не только на «Темные аллеи». В 1947 году ему пересказали содержание бунинского рассказа «Три рубля» (1944), этот рассказ читали по радио. В гостинице уездного города на свидание к рассказчику напрашивается уличная барышня; рассказчик решает напоить ее чаем, дать три рубля и выпроводить, однако он поддается внезапной страсти; далее герой ужасается тому, что произошло с ним в этом захолустье: барышня за три рубля продала свою девственность; барышня эта, вчерашняя гимназистка, ставшая сиротой, вызывает у героя нежность и жалость; они живут в Ялте, а весной она умирает. Шмелев отозвался о рассказе зло: «что-то сверх-гадкое», «надуманное», «патологичное», этот рассказ «отравляет… юных»[561].
Бунин в прозе лирик, в творчестве Шмелева развилась и победила строгая мораль.
У Шмелева свой счет к писателям-эмигрантам, эмигрантская литература должна быть совестливой и ответственной: в России «истекают кровью и слезами кровавыми…»[562]. Все более в нем проявлялся интерес к СССР, возрастало сострадание народу-победителю. В 1947 году астрологи предсказали Сталину скорую смерть, и Шмелев с надеждой обращался к небесам: когда же? может, «уже при дверях» (Мф., 24:33)? 8 января 1948 года прошел слух о том, что Сталин умер. Неужели «сдох»?[563] В начале марта 1948 года вдруг подумалось: может, Сталина уже нет, а есть некая эманация? Первые инсульты у Сталина, действительно, способствовали возобновлению террора в 1946-м и в 1947-м. Шмелев в письме к своей благодетельнице Шарлотте Максимилиановне Барейсс от 8 мая 1947 года выказывал нетерпение:
Ведь там — в лагерях! — ка-аждую минуту умирает в страданиях — 30 человек, каждый час — около 1700–1800! В день — около 41 000. И это по минимальному расчету, я беру число заключенных — в 10 милл<ионов> — а называют и 12, и 15 милл<ионов> при средней продолжительности «лагерников» — в 3 мес<яца>. Так рассчитан паек: вытягивают жизнь каторжной работой, а на смену выбывших — матерьялу хватит. Это — страшная правда. А мир — молчит. Так мы, живущие в свободе, счастливцы! И часто забываем о сем[564].
До него дошли сведения о том, что в СССР — голод. Он узнал об августовском постановлении 1946 года о журналах «Звезда» И «Ленинград» — о разгроме Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, узнал об идеологической линии Жданова. До парижской эмиграции дошли сведения об арестах эмигрантов в Праге и на Балканах — в зонах, занятых советскими войсками. Шмелев — бескомпромиссный антисоветчик. Он язвителен по отношению к просоветской газете «Русские новости», а там публиковались рассказы из «Темных аллей».
Его ненависть к Сталину росла на фоне роста лояльности к СССР среди эмигрантов в последние месяцы войны и в начале послевоенного периода. Просоветские настроения подкреплялись надеждами на демократический путь послевоенной России, возникало желание принять участие в восстановлении страны.
Сначала в советское посольство пригласили митрополита Евлогия, который прибыл на прием в автомобиле посла. Потом, 12 февраля 1945 года, советское посольство посетили некоторые русские эмигранты во главе с В. А. Маклаковым, послом в Париже с 1917-го по 1924 год. Во время визита произошел обмен речами, говорили тосты за Красную Армию, за Сталина. Маклаков был символом русского либерализма, и он заявил о прекращении борьбы с советской властью, хотя и заметил, что это вовсе не означает признания ее правоты. Прием породил в эмигрантской среде бурю.
Поползли слухи о том, что собрался уехать в СССР Бунин. Сенсацией осени 1945 года среди эмигрантов стал завтрак Бунина у А. Е. Богомолова, советского посла во Франции. В разговоре с послом Бунин сказал о своем уважении к стране, разгромившей фашистов, благодарил за приглашение вернуться в СССР, одобрительно отозвался относительно возвращения в СССР Куприна. Так об этом визите впоследствии вспоминал советский посол[565]. Шмелев негодовал: «Этот — лизал тарелки по полпредствам, считал себя „никому и ничем неподсудным“; он — вне оценок, при-Нобель <…>», то есть Нобелевский лауреат, написавший «Темные аллеи»; и далее: «Верченье Б<унина> вокруг „полпредства“ знающие объясняют невероятной трусостью Б<унина>. Он испугался, что теперь, с победой, комм<уни>сты буд<ут> хозяевами Фр<анции>. И — забежал. Перестраховывался»[566]. Вокруг Бунина со стороны Советов развернулась игра. Осенью 1945 года советское издательство «Художественная литература» даже начало подготовку к публикации двадцатипятилистного тома его произведений. В конечном итоге тревоги Бунина о составе сборника стали поводом к прекращению издания. У всей этой истории была своя экспозиция: 2 мая 1941 года Бунин писал из Грасса А. Толстому о том, что находится в ужасном положении, Толстой 18 июня 1941 года отправил Сталину письмо, в котором просил разрешить Бунину вернуться в СССР или помочь ему материально.
21 июня 1946 года вышел спецвыпуск ЦК Союза советских патриотов, в котором был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР от 14 июня 1946 года о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской Империи, а также утративших советское гражданство и проживающих на территории Франции лиц. Этот указ распространялся как на служивших в Белой армии, так и на эмигрантов в целом. По свидетельству Веры Николаевны Буниной, в семьях эмигрантов «произошел раскол», волновались по поводу отъезда[567]. В августе того же года Бунины встречались с Константином Симоновым, который старался убедить писателя вернуться на родину. Симонов Буниным понравился своей искренностью. Но вот запись Веры Николаевны о визите Симонова и его супруги Валентины Серовой:
Симоновское благополучие меня пугает. <…> Он неверующий. <…> Когда он рассказывал, что он имеет, какие возможности в смысле секретарей, стенографисток, то я думала о наших писателях, и старших, и младших. У Зайцева нет машинки, у Зурова — минимума для нормальной жизни, у Яна — возможности поехать, полечить бронхит. <…> Это самые сильные защитники режима[568].
Буниных удручали просоветские настроения эмиграции: «Очень тяжело. Безотрадно. Бессмысленно»[569]. Бунин, как и Шмелев, остро воспринимал информацию о репрессиях, что, например, следовало из его обращенных к Симонову вопросов о судьбе Пильняка, Мейерхольда и др.
