Георгий Арбатов - Человек системы
Не прошло и трех недель после этого разговора, как Брежнев скончался и его преемником стал Андропов. Может быть, Брежнев ощущал близкий конец? А может быть, это была чистая случайность? Не знаю.
Существеннее, однако, чем хроника событий, политическая оценка роли Андропова на протяжении того времени, что он был в руководстве. Я выскажу некоторые свои соображения и предположения, оговорившись: есть немало деталей, которых я просто не знаю. Особенно в той части, что относится к его работе в КГБ. На эту тему он со мною почти не говорил, хотя кое-что было нетрудно «вычислить» самому и сверить с тем, что доводилось узнать со стороны.
Первый пост, заняв который Андропов в силу логики событий начал оказывать влияние на политику, был пост советского посла в Венгрии. Он занимал его с 1954 до 1957 года, то есть в период, на который пришлись драматические события в Венгрии, сыгравшие заметную роль и в международных отношениях, и в наших внутренних делах.
Я не могу давать оценки его работе в этой должности. Да и интересуют меня лишь те аспекты, которые могли оказать влияние на формирование политических взглядов Андропова в последующие годы. Ограничены и источники – рассказы наших людей, работавших в это время в Венгрии, а также некоторых венгерских товарищей, включая Яноша Кадара (с ним я несколько раз в 1983–1988 годах имел длинные доверительные беседы).
Первое, в чем сходятся советские собеседники, – сообщения Андропова в Москву в месяцы, предшествовавшие вооруженному выступлению противников режима Ракоши осенью 1956 года, отличались необычной для тех времен откровенностью и даже остротой (возможно, это спасло его политическую карьеру после венгерских событий, когда, как рассказывал он сам, эти сообщения подробно, чуть ли не под лупой исследовались). Андропов, в частности, критически отзывался о Ракоши и других венгерских руководителях, предупреждал, что, если мы и дальше будем делать на них ставку, это может окончиться серьезными потрясениями. Вместе с тем не исключаю, что его рекомендации содержали и предложения о необходимости укрепления «закона и порядка», возможно, за счет какого-то наращивания нашего военного присутствия в Венгрии.
Это меня не удивило бы по той простой причине, что соответствовало тогдашнему нашему имперскому политическому мышлению, прежде всего в отношении социалистических стран Восточной Европы. Стран, которым при нашем активном участии, более того, по нашей воле в конце сороковых годов были навязаны политический режим, экономическое устройство, внутренние порядки, отвечавшие нашим представлениям (добавлю – того времени) о социализме. Это была одна из крупнейших ошибок нашей политики. Мы предпочли хорошим, взаимоуважительным отношениям с соседями военно-политический союз, который к тому же сопровождался грубым вмешательством в их внутренние дела. Тогда за это приходилось платить берлинскими, венгерскими, чехословацкими событиями. Но настоящий час расплаты наступил в конце восьмидесятых годов.
Нельзя сказать, что ненормальность, опасность положения, сложившегося после принудительной «социализации» восточноевропейских стран в конце сороковых годов, не была замечена. Уже в первые годы после смерти Сталина начались какие-то изменения в наших представлениях, пробивалось, пусть с трудом, понимание того, что надо считаться с экономическими и политическими интересами наших соседей.
Андропов, наверное, не мог вырваться за рамки противоречивого сочетания тех и других представлений. Но, судя по тому, что я знаю, он выделялся среди послов в странах народной демократии тем, что был больше других открыт для новых идей и раньше своих коллег перестал относиться к стране, в которой был аккредитован, как секретарь обкома к своей области.
Сами трагические события в Венгрии в конце октября – начале ноября 1956 года наложили очень глубокий отпечаток на Андропова. Он оказался в их политическом эпицентре. Понимал он их – это я знаю от него самого – действительно как вооруженную контрреволюцию, которую надо подавить, и это повлияло на его политическое мышление. Вместе с тем он, я уверен, лучше других видел, что распад существовавшей в Венгрии власти, размах и накал массового недовольства имели своей причиной не столько то, о чем говорилось официально – заговор контрреволюционеров и происки из-за рубежа, сколько реалии самой венгерской действительности. Связанные, в частности, с тем, что все сталинские извращения, произведенные на свет у нас, были пересажены на венгерскую почву и приняли там еще более уродливые (если это только возможно) формы. Видел он и экономические проблемы, созданные неравноправным положением Венгрии в торгово-экономических отношениях с Советским Союзом.
На отношение Андропова к событиям в Венгрии, наверное, повлияли и личные, чисто эмоциональные впечатления. К нему стекалась информация о действиях тех, кто восстал, об их безжалостных расправах с коммунистами, партийными работниками и государственными служащими. Немало пришлось пережить и ему самому. Я уже упоминал, что события, в центре которых он оказался, стали причиной серьезной, на всю жизнь, болезни его жены. Вокруг посольства шла стрельба. Обстреливали и самого Андропова, в частности когда он выезжал для встречи А.И. Микояна на аэродром.
Ну а кроме того, нельзя переоценивать и степень интеллектуальной и политической зрелости Андропова в 1956 году – сорокачетырехлетнего провинциального партийного функционера, выросшего в сталинские времена, не имеющего международного опыта, воспитанного на жестких идеологических догмах. У меня сложилось впечатление, что у Андропова в результате как особенностей его интеллектуально-политического багажа, так и политических событий, в центр которых он попал, сложился определенный психологический комплекс. Люди, знавшие Андропова, назвали его позже «венгерским комплексом», имея в виду очень настороженное отношение к нарастанию внутренних трудностей в социалистических странах и – это уже моя оценка – излишне быструю готовность принимать самые радикальные меры, чтобы предотвратить перерастание этих трудностей в острый кризис. Хотя, надо сказать, в отличие от многих других наших деятелей к причинам такого рода кризисов он не относился примитивно, видел их более глубокие экономические, политические и идеологические составляющие и, не исключая применения силы, вместе с тем не сводил к последнему антикризисные меры.
С этим связан еще один момент, отличавший Андропова от многих его коллег. Когда вооруженное сопротивление противников существовавшей власти в Венгрии было подавлено вооруженной силой, Андропов сразу же начал думать не о мести, не о сведении счетов с противниками, а о скорейшем установлении гражданского мира. Поэтому он в меру сил поддерживал кандидатуру Яноша Кадара, выдвинутого на пост руководителя партии, собственно, на пост нового лидера Венгрии. Кадара, которого Ракоши посадил в тюрьму, подвергал издевательствам и пыткам, держал под угрозой расстрела. Я знаю, что не все в Москве благосклонно относились к этому предложению, у многих было мнение: именно то обстоятельство, что Кадар был в тюрьме и чувствовал себя обиженным, могло отразиться на его отношении к Советскому Союзу, с руководством которого, как он знал, Ракоши не мог не согласовать его арест. Не окажется ли Кадар поэтому ненадежным союзником, не поведет ли он Венгрию по враждебному СССР пути?
