Борис Тененбаум - Великий Наполеон
Император вернулся в свою столицу в весьма угрюмом расположении духа. Меневаль сообщает, что встреча с женой и сыном послужила ему утешением, но в общем Наполеон ожидал самого худшего и пытался занять себя работой. Но 15 декабря 1813 года в Париже неожиданно появился французский посланник в Веймаре, который привез с собой письмо. Оно было подписано Меттернихом, лордом Эбердином и Нессельроде и содержало предложение о мире на основе возвращения Франции к ее естественным границам. Оставляя покуда в стороне вопрос о том, что же союзники считали естественными границами Франции, отметим тот факт, что представителем России выступал Карл Нессельроде, начинавший выходить из скрытой от посторонних глаз сферы теневой тайной дипломатии.
То, что мир необходим, Наполеон понимал. Он сместил Маре с поста министра иностранных дел и назначил на его место Коленкура, к которому был расположен Александр I. 1 января 1814 года во Франкфурт-на-Майне был отправлен благоприятный ответ: «…Наполеон готов к переговорам…»
Тем временем Законодательное Собрание (Corps Legislatif), с которым император очень мало считался во все годы своего правления и к которому он обратился только сейчас, в трудную минуту, вынесло постановление, которое верный секретарь Наполеона, Меневаль, назвал «…постыдным…». Ну, собственно, ничего постыдного в требовании мира и дарования населению отнятых у него политических свобод в постановлении не было. Что было важно, так это то, что за принятие этой резолюции о мире проголосовало подавляющее большинство и в Законодательном Собрании, и в Сенате.
Наполеон, однако, был согласен не с большинством собрания, а с Меневалем. Он сказал депутатам, что «…нельзя перемывать грязное белье на людях и что их решение приносит больше вреда стране и трону, чем 10 проигранных битв…».
«Что такое трон?» – спросил его депутат из Бордо и сам же ответил:
«Это всего лишь четыре куска дерева, покрытые зеленым вельветом…»
II
«Судьба Парижа совершенно неизвестна, – писала в то время в своих дневниках Викторина де Шастэне. – Пожар Москвы заставляет нас бояться наихудшего – Москва была сожжена дотла, и так же поступят с Парижем…» Примерно то же самое думал и известный нам Марбо, теперь уже не капитан, а полковник. На границах собирались огромные иностранные армии, готовые к вторжению во Францию. Так называемая Северная союзная Армия, состоящая из англичан и пруссаков, должна была атаковать французские позиции из Голландии. Ее должны были поддержать шведы Бернадотта и русские под командой Беннигсена – их задерживал только Даву, упорно оборонявшийся в отбитом у союзников летом 1813 года Гамбурге.
Большая прусская армия под командой Блюхера начала переправляться через Рейн в самом конце декабря. У Блюхера было больше 100 тысяч человек – в сверхчеловеческом усилии Пруссия выставила огромные силы, к концу лета 1813-го у нее было под ружьем далеко за 200 тысяч солдат, больше, чем у русских, чьи резервы еще только подходили.
Наконец, через Швейцарию в наступление шла австрийская армия под руководством Шварценберга. В августе 1813-го между Александром Первым и Меттернихом случился спор – Александр хотел назначить главнокомандующим генерала Моро, а Меттерних предлагал кандидатуру Шварценберга. Они так и не договорились. B результате Александр принял командование на себя, а своим начальником штаба назначил Моро, с тем что фактическое руководство кампанией принадлежало бы начальнику штаба. Александр насчет своих стратегических дарований не обольщался, а Моро одно время соперничал с самим Наполеоном.
Но судьба судила иначе – Моро был убит, и Александр даже сказал Меттерниху, что, по-видимому, господь бог судит так же, как и князь Меттерних. По крайней мере, так пишет Меттерних в своих мемуарах. Союзники уже начали ссориться – решение вести австрийское наступление через Базель было крайне неприятным Александру, который обещал швейцарцам восстановление их нейтралитета.
В Италии австрийцы начали наступление против Эжена де Богарнэ, у которого было всего 50 тысяч солдат против 75 тысяч австрийских. В довершение всего войну Наполеону объявило Неаполитанское Королевство, и во главе 30 тысяч солдат к союзникам примкнул и сам король, Иоахим Мюрат, муж сестры Наполеона, Каролины. Надоумила его на это дело именно она, объяснив супругу, что в случае удачи они смогут наследовать Наполеону на троне Франции, а в случае относительной неудачи все-таки смогут удержать свое королевство в Неаполе.
Каролина по этому поводу уже списалась со своим старым другом Меттернихом, и тот обещал похлопотать…
Через три дня после Мюрата на сторону союзников перешел и король Дании, добавив свои войска к Северной Армии. Нападение на Францию могло последовать и с юга, из Испании. Артур Уэлсли, получивший уже титул герцога Веллингтона, прижал оставшиеся в Испании французские части к самой границе, и у него под командой были англо-испанские войска числом в 130–150 тысяч.
Испанцы мало что стоили в открытом бою, но 40 тысяч англичан не следовало недооценивать, тем более что Веллингтон управился со всеми маршалами, которых против него высылал Наполеон.
Понятно, что при таком огромном преимуществе союзники ужесточили свои требования: теперь у Франции отнимались Антверпен и ее владения в Швейцарии и выдвигалось новое условие: «…гарантии хорошего поведения Франции в будущем…», что в переводе с дипломатического на общечеловеческий могло означать все, что угодно, – от обещания императора впредь заниматься только сельским хозяйством и вплоть до перемены династии.
Под рукой у Наполеона в январе 1814 года оставалось не более 70 тысяч человек.
III
Из мемуаров Гортензии де Богарнэ мы знаем, что Наполеон в середине января 1814-го выглядел спокойным, как если бы ничего не произошло. Она присутствовала на семейном обеде и видела, как раз за разом он просил жену не волноваться – он просто отлучится ненадолго, навестить ее отца в Вене. За десертом, обращаясь к сыну, он несколько раз повторил фразу: «Идем бить дедушку Франца!», и делал это до тех пор, пока мальчик не начал повторять ее вслед за ним.
Наполеон, слушая его, смеялся до слез. Гортензия де Богарнэ полагала, что его жене, оказавшейся в ужасном положении, было вовсе не весело. После окончания обеда Наполеон ушел в так называемую малую гостиную, куда был вызван Бертье. «Мы начинаем новую кампанию», – сказал ему Наполеон и в течение следующего часа диктовал своему верному начальнику штаба общий план и точные директивы, которые Бертье должен был к утру превратить в приказы, посланные в войска. После этого он вызвал нескольких генералов, опрашивая их о состоянии их корпусов. Начал он с гвардии.
