Дмитрий Донской - Борисов Николай Сергеевич
Князь Михаил (Тверской. — Н. Б.) не выполнил обязательства о совместных оборонительных и наступательных действиях против Орды. Его полков не было на поле Куликовом…» (298, 48).
Вероятно, каждый из них обосновал свой отказ какими-то «уважительными причинами». Но это было лишь пустое лицемерие. Дмитрий понял, что как только Мамай осадит Москву, «союзники» не только отвернутся от него, но и смогут предложить ордынцам свои услуги. За примерами аналогичного поведения князей не нужно было углубляться в летописи. Старики помнили, как Иван Калита и Александр Суздальский ходили на мятежную Тверь вместе с туменами Узбека, а «средовеки» своими глазами видели, как Михаил Тверской и Святослав Смоленский, потирая руки, шли на Москву вместе с диким воинством язычника Ольгерда.
Впрочем, ситуация была не столь уж беспросветной. По причинам, о которых мы можем только гадать — от благородства и патриотизма до семейных уз и финансовой зависимости, — верность Москве сохранили многие князья Ростово-Суздальской земли. Анализ противоречивых сведений об участниках Куликовской битвы позволил другому современному исследователю составить нижеследующий «наградной лист»:
«Итак, суммируя данные ранних источников о Куликовской битве, сведения о походах Дмитрия 1375 и 1386/7 гг., а также фрагмента об „уряжении полков“ в своде 1539, можно полагать, что против Мамая в августе 1380 г. выступили: во-первых, отряды с территории великого княжения, т. е. (судя по составу рати 1386/7 г.) от городов (и окружающих их волостей) Москвы, Коломны, Звенигорода, Можайска, Волока, Серпухова, Боровска, Дмитрова, Переяславля, Владимира, Юрьева, Костромы, Углича, Галича, Бежицкого Верха, Вологды, Торжка; во-вторых, силы из княжеств Белозерского, Ярославского, Ростовского, Стародубского, Моложского, Кашинского, Вяземско-Дорогобужского, Тарусско-Оболенского, Новосильского, а также отряды князей-изгоев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и Романа Михайловича Брянского и, возможно, отряд новгородцев; не исключено участие (в полку Владимира Андреевича) отрядов из Елецкого и Муромского княжеств, а также Мещеры. Таким образом, в походе приняли участие немного меньшие силы, чем в походе на Тверь 1375 г.» (131, 37).
В поход на Мамая пошли только те, кто в той или иной мере зависел от Дмитрия Московского. Основные «игроки» остались в стороне и ждали развития событий. В этой ситуации Дмитрию нельзя было оставаться в Москве или стоять с войсками на южных рубежах своего княжества. Его лоскутное войско могло сохранять некоторое единство только в движении и перед лицом близкой опасности. Углубившись в степь, русские воины теряли надежду на спасение в случае поражения. Альтернативой победы была смерть. Такая перспектива сплачивала воинов Дмитрия, возвышала его роль как верховного главнокомандующего.
Существовало и еще одно обстоятельство, побуждавшее Дмитрия идти в степь навстречу Мамаю. Это был страх удара в спину. Ему хотелось уйти как можно дальше от двоедушных переяславских «союзников», а затем оторваться и от «дружеского» сопровождения Олега Рязанского. Медлительность Мамая, залегшего со своей Ордой где-то в глубине степей, позволяла Дмитрию в полной мере осуществить свой план.
Такая стратегия была логичной. Но уводя в степь все свои силы, он оставлял практически беззащитной Москву. Вероятно, Дмитрий надеялся, что неприступная даже для Ольгерда белокаменная московская крепость станет надежной защитой от внезапного налета любого из возможных врагов. А может быть, он просто не сомневался в том, что Небо на сей раз даст ему победу и расточит его врагов…
Московские книжники склонны преувеличивать силы Мамая и ряды его союзников. Что касается великого князя Литовского Ягайло, то рассказы о его союзе с Мамаем носят во многом легендарный характер (22, 50). Летом 1380 года литовский князь не проявлял никакой враждебности по отношению к Москве. «В то время, когда Мамай сражался с русскими на Куликовом поле, Ягайло был полностью поглощен междоусобицами в Литве и вряд ли намеревался покидать ее, чтобы полностью уступить контроль Кейстуту или своим братьям» (265, 138). Рассказ о намерении Ягайло соединиться с Мамаем на Куликовом поле можно косвенно подтвердить лишь сбивчивой записью книжника на полях одной древней рукописи (101, 191).
Сильные сомнения вызывает и участие в битве итальянских наемников из городов Крыма. Новейшие исследования показывают, что общее число потенциальных воинов в этих городах было невелико, да и те, что были, в это время отправились на войну в Византию (262, 392).
Меч и колокол
Русское войско собралось в Коломне в первой половине августа 1380 года. Князь произвел генеральный смотр своих сил и получил от разведки уточненные данные о численности противника. К сожалению, источники не сохранили каких-либо прямых свидетельств на сей счет. Однако на основе анализа косвенных данных исследователи приходят к убедительному выводу: на Куликовом поле, «по самым осторожным подсчетам, у Мамая было, по крайней мере, в полтора раза больше воинов, чем у князя Дмитрия» (298, 54). Вступать в бой при таком соотношении сил было рискованно. Прежде следовало выжать из русских земель всё, что могло представлять хоть какую-то боевую силу. И здесь последней надеждой Дмитрия оставалось московское ополчение…
Известно, что основной военной силой русского Средневековья были княжеские дружины. В зависимости от положения и состоятельности князя они насчитывали от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. Дружины были, как правило, конными. В пешем строю сражались призванные в ополчение крестьяне и горожане. Однако само ополчение собиралось редко и только в случаях особой важности. Понятно, что в условиях отсутствия какого-либо эффективного мобилизационного механизма собрать ополчение могла только сельская или городская община. По отношению к ней не могло быть и речи о принуждении. Только очевидная опасность в сочетании с чувством религиозного долга могла заставить не имевших военного опыта простолюдинов взять в руки оружие и, оставив свои обычные дела, отправиться навстречу судьбе.
Оказавшись в безвыходном положении, князь Дмитрий решил созвать народное ополчение. Но прежде ему нужно было сломить свою гордыню и очистить душу покаянием…
Сегодня мы представляем Куликовскую битву в качестве своего рода праздничного шествия представителей уже почти объединившихся русских земель и княжеств на общее дело — военную страду. С песней, с шуткой, с веселым блеском в глазах идут сверкающие доспехами полки на поле ратной славы…
В реальности всё было сложнее и прозаичнее. «Розмирие» с Мамаем многие считали таким же проявлением непомерной гордыни князя Дмитрия, как и неудавшуюся попытку установления автокефалии или столь же бесплодную попытку решить московско-тверской спор путем вероломного захвата в Москве Михаила Тверского в 1367 году. Спор Дмитрия с Мамаем о размерах дани к разговорам о гордости прибавлял пересуды о наследственной скупости потомков Калиты. Теперь народ должен был кровью оплачивать эту скупость…
Куликовская битва. 8 сентября 1380 г.
Превратить войну с Мамаем из «битвы за деньги» в «битву за веру» мог только какой-то очень уважаемый в народе церковный деятель. Речь шла не о митрополите Киприане с его литовскими симпатиями и византийским происхождением, не о коломенском владыке Герасиме, которого за пределами Коломны мало кто знал, не о ком-либо из запятнанных «делом Митяя» московских монастырских «старцев». Единственный, кто мог сыграть эту великую историческую роль, был игумен Сергий Радонежский. В народе его уже при жизни считали святым. О чудесах, происходивших в его обители, слагали легенды. Ему наяву являлась Богородица с апостолами. Он воскрешал мертвых и причащался небесным огнем. При всем том он был прост и доступен. Каждый, кто хотя бы раз встречался с «великим старцем», навсегда хранил в душе его светлый образ.
