Давид Шраер-Петров - Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами
«Акира уехал внезапно. Ничего не сказал», — бормотал я какие-то незначительные слова. «Как жаль, как нелепо, как дико все получилось! — чуть не плача, сказала Маргарет. — Зачем он так поторопился!?.»
ГЛАВА 28
Светская жизнь (продолжение)
Крупный американский поэт Эдвин Хониг некогда преподавал в Браунском университете. Ко времени нашей эмиграции в США он был почетным профессором, вышедшим на пенсию. Эдвин Хониг тесно сошелся с нашей семьей. Часто засиживался вечерами за чашкой чая или стаканом вина в нашей уютной кухне, совсем по-московски. Он знал немного русский язык и вскоре взялся перевести несколько моих стихотворений вместе с Максимом. Мне кажется, что их содружество многому научило моего сына для будущей работы по составлению и переводу стихотворений для двухтомной антологии еврейско-русских писателей (An Anthology of Jewish — Russian Literature, 2007). Мои стихотворения «Монолог Лота к его жене», «Анна Ахматова в Комарово» и «Раннее утро в Москве» вошли в книгу «Стакан зеленого чая с Эдвином», вышедшую в свет в 1994 году к семидесятилетию Эдвина. Наши отношения прервались из-за дурацкого случая. В Браунский университет на выступление был приглашен по рекомендации Хонига английский поэт, который одновременно был еще и доктором медицины. Хониг познакомил нас, пригласил меня на обед в честь гостя после лекции/чтения. Стихи мне показались безумно скучными, описательными, напоминающими протоколы историй болезни. На обед я не пошел, позвонив на следующий день Хонигу и выразив свое недоумение, какие причины (явно нелитературные!) могли вынудить поэта его ранга пригласить этого малоталантливого стихотворца?
Добрые отношения у меня сложились с главным хирургом нашего госпиталя Гарольдом Ванебо. Он обладал пытливым умом, способным охватить даже те области медицинской науки, которыми он сам, постоянно выполнявший сложнейшие операции, непосредственно не занимался. Исследование меланомы в опытах in vitro и экспериментах на мышах проводились мной вместе с лаборантами, резидентами или студентами Браунского университета. Как правило, каждую неделю я встречался с доктором Ванебо и рассказывал ему о результатах экспериментов. Он всегда давал ценные советы, основанные на глубоком знании патогенеза клинической меланомы. В 1990-е годы доктора Ванебо особенно интересовала возможность модификации вакцины против меланомы, что мы и делали в течение 10–12 лет in vitro в лаборатории и проверяли действенность терапии на мышах в виварии госпиталя. Особенно эффективными (об этом будет рассказано подробно) оказались комбинации нашей вакцины ФЕКА с лимфокином-2 и лимфокином-12. С доктором Ванебо мы виделись еженедельно и на Раковом Совете госпиталя (Tumor Board), куда я вскоре вошел как исследователь, занимающийся экспериментальной терапией опухолей. Периодически на Раковом Совете мы представляли результаты последних экспериментов по применению антимеланомных вакцин, а позднее — комбинаций вакцин и химиотерапевтических препаратов. Я застал доктора Ванебо в расцвете его врачебной карьеры. Наши статьи (при непременном участии доктора Винцента Хиринга из Национального Института Здоровья) широко публиковались в американских и европейских журналах по хирургии и экспериментальной терапии. Как правило, я ставил эксперимент, обрабатывал данные, давал описание методик, использованных в работе, анализировал результаты, составлял таблицы и графики, снабжал статью фотографиями контрольных и вакцинированных животных и их органов (первичные опухоли и метастазы) и приводил в порядок список литературы и статистику. Копии этого «чернового» варианта я передавал доктору Ванебо и пересылал доктору Хирингу. Случались курьезы. У доктора Ванебо в кабинете одновременно хранилось 5–6 портфелей, набитых рукописями статей, монографий, тезисов и пр. Иногда он не мог вспомнить, в каком именно портфеле лежит моя рукопись. Иногда портфель оказывался забытым в другом госпитале, в ресторане (где давался обед в честь приезжей знаменитости), в библиотеке, в отеле другого города, штата, страны, материка. Но в конце концов рукопись находили, замечания принимались или отвергались, статья появлялась в журнале. Особенно важной для нашего содружества (Ванебо, Хиринг, Шраер) оказалась статья, в которой дано описание новой модели экспериментальной меланомы. Статья вызвала интерес клиницистов и экспериментаторов.
Доктор Ванебо и его сотрудники работали весьма напряженно. Достаточно сказать, что нередко рабочий день главного хирурга начинался в 7 часов утра и заканчивался в 2 часа ночи. Но и праздновали Рождество и ежегодные летние пикники отдела хирургии очень широко. На Рождество в дом Гарольда Ванебо и его жены Клэр приглашались ближайшие сотрудники шефа, родственники, друзья, коллеги из других отделов или госпиталей. Словом — медицинская элита штата Род Айлэнд. Бармен и официанты предлагали напитки. На огромном столе громоздилась ледяная ваза в форме лебедя. В вазе лежали гигантские креветки, устрицы и прочие дары моря. Не стану перечислять мясные, рыбные и прочие чудеса кулинарии, которые беспрерывно приносили официанты, унося полуопустошенные блюда. Король праздничного стола был ростбиф, приготовленный и нарезаемый для гостей профессором местного Университета Кулинарии. Не помню, чтобы приглашался джаз и гости танцевали. Лишь однажды на свадьбе дочери Гарольда и Клэр Ванебо в роскошном имении «Астор» играл большой джаз-оркестр, который, пожалуй, мог бы конкурировать с джазами Бенни Гудмана, Глэна Миллера или Олега Лундстрема. Но я отвлекся от Рождественского праздника. У Ванебо после великолепного сладкого стола гостей приглашали в музыкальную комнату, где они хором распевали рождественские гимны. Мы с Милой к этому времени незаметно уходили.
На ежегодный летний пикник приглашались все сотрудники отдела хирургии с чадами и домочадцами. Пикник устраивался в глубинке штата на берегу моря в парке, принадлежащем Браунскому университету. Парк был замечателен тем, что в нем находился музей, относившийся к кафедре археологии нашего университета. Можно было пировать за столами под навесом или на открытом воздухе, расстелив покрывала на траве и наслаждаясь новоанглийской кухней. Преимущественно, это был рыбный стол, непременной принадлежностью которого была рыбацкая похлебка по названию клэмчаудер — уха из рыбы, моллюсков, креветок и прочих морских существ, заправленная мукой и молоком. Очень вкусная штука!
Естественно, была у нас русская компания: Сергей Хрущев, переменивший профессию с ракетостроителя на советолога, знаменитый тем, что сохранил мемуары Н. С. Хрущева, и его жена Валя; скульптор, действительный член Академии Художеств Иван Казанский с женой Нонной, художницей; Сергей и Галя Гельфанды, математики; Виталий и Анаида Азаряны, психологи; Юрий и Элла Пановы, инженеры, Сергей и Галя Раковы, инженеры, Анатолий Дверин — художник и его жена Мила; Борис Розовский, профессор математики Браунского университета и его жена Ирина, биолог. Мы собирались друг у друга, праздновали дни рождения, крепко выпивали, хорошо закусывали и вели бесконечные разговоры о политике. Конечно же, о русских делах, о Москве, о Кавказе, откуда эмигрировали Пановы и Азаряны, об американской жизни. Американская внешняя и внутренняя политика все больше и больше захватывала наши застольные беседы, иногда, как это водится в России, переходившие в жаркие словесные схватки. Правда, всегда к концу застолья полемические выпады забывались и, прощаясь, все крепко обнимали друг друга и обещали скоро увидеться.
