Альфред Рессел - По дорогам войны
Бой нашей группы с противником продолжался до самого обеда, а на западной окраине длинной деревни партизаны и местные патриоты бились с гитлеровцами почти до вечера. Немецкой частью руководил нацистский генерал. Он во что бы то ни стало стремился пробиться на запад. Мы постепенно отошли к Ратиборжу, находившемуся в двух километрах от места сражения. В направлении на Пршеров через Гоштялкову проходили остатки вражеской пехоты.
Сразу же после схватки с врагом, после полудня, запыхавшиеся, пропахшие порохом, достигли мы окраины деревни. И тут меня чуть не хватила кондрашка. Спрятавшись в сарае, в тишине и спокойствии расположился наш полнокровный пехотный взвод с двумя тяжелыми пулеметами. Возглавлял взвод юный подпоручик, имя которого, к счастью для него, выветрилось из моей памяти. Я пришел в ярость. Командир взвода не проявил никакой инициативы, чтобы вступить в бой, который с раннего утра разыгрался у него под самым носом. Он отсиживался в укромном месте, ожидая исхода боя, вместо того чтобы помочь подразделению, подвергшемуся нападению. А ведь он располагал такими огневыми средствами, которые наверняка оказали бы решающее влияние на ход схватки. Могло случиться так, что всех бы нас перебили, а подпоручик со своим подразделением не шевельнул пальцем для оказания помощи.
Взглянув на его испуганное лицо, я окончательно потерял самообладание. Все произошло очень быстро. Я выхватил пистолет и наставил на подпоручика, намереваясь застрелить его за трусость. В какие-то доли секунды я увидел, как весь он покрылся смертельным потом, как стоял передо мной, побледневший и обмякший, и смотрел куда-то в сторону, хотя по его мутному взгляду можно было судить, что он ничего сейчас не видит. В свое оправдание он не произнес ни единого слова. Не знаю почему, но в то роковое мгновение я не нажал на спусковой крючок. Видимо, ужас смерти, отразившийся в его глазах, вдруг остановил меня. А в следующее мгновение было уже поздно: я опустил оружие. Подпоручик глубоко вздохнул. Я взял себя в руки, и мое первое побуждение решительно пресечь проявление трусости безапелляционным приговором стало видоизменяться. Вся накопившаяся во мне злость вылилась в громкие проклятия. Таким образом, грозившая нам обоим беда нашла свой выход. Я набросился на подпоручика с бранью, размахивая кулаками и чертыхаясь.
Когда я стоял с нацеленным на трусливого офицера пистолетом, меня остановил внутренний предостерегающий голос. С одной стороны, я мог пристрелить этого человека на месте. Такое право по военным законам у меня было. Это, конечно, не типичный случай, когда воина расстреливают за проявленную им трусость. Во всех армиях в определенных обстоятельствах применяют эту меру как неизбежное хирургическое средство, чтобы предотвратить тяжелый моральный кризис во время боя. А с другой стороны, как бы я чувствовал себя, если бы уже в конце войны без особой надобности лишил жизни молодого человека? Худшего для меня не могло быть. Я благодарен судьбе за спокойную старость, хотя, конечно, может, я и не был очень уж хорошим солдатом. Убить человека - это ведь не всегда самое эффективное средство для сохранения дисциплины. Даже в такой критической ситуации, когда охваченные паникой наши войска отступали из Микулаша, я не стал стрелять в бегущих людей, чтобы остановить их. Противотанковые орудия своими самоотверженными действиями и огнем прикрыли тогда отступление пехоты и выиграли время для организации обороны...
Когда мы привели себя в порядок в Ратиборже, я организовал находившиеся под моим общим командованием оба подразделения, и они двинулись на Гоштялкову, чтобы отбить этот, населенный пункт у врага, перейти нам к обороне и удерживать в своих руках дорогу Всетин - Быстршице под Гостином в качестве коммуникации для связи и тылового обеспечения. Подпоручик мог теперь смыть с себя позорное пятно, но мне уже не довелось увидеть это: из Ратиборжа на Гоштялкову двигался наш 9-й батальон, командиру которого я и передал командование, а сам приступил к выполнению своей первоначальной задачи.
Тишина и спокойствие вернулись в Гоштялкову. Только мертвые не видели этого. Я сел в машину рядом со Шпачеком и сказал:
- На Бистршице!
Мне страшно хотелось жить. Разве не ужасно пасть мертвым в десяти километрах от порога родного дома после пяти лет мучений и скитаний по военным дорогам на чужой стороне?.. Однажды внучата спросили меня, за что я получил медаль "За храбрость".
- Последнюю мне дали за Гоштялкову, - ответил я.
Дома... спустя шесть лет
6 мая части 1-го чехословацкого корпуса, преодолев сопротивление противника, вышли из лесного массива Гостинских гор и заняли Бистршице под Гостином и Голешов. Нацисты некоторое время еще удерживали Тучаны и прилегавшие склоны. Мы с генералом Клапалеком наблюдали за ходом боя с башни голешовского костела. Сквозь проемы башни дул холодный ветер. Там, наверху, мы узнали о страшной трагедии в районе деревни Рымнице.
Больших боев больше не было, и я стал подумывать о своих родных в Валашске-Мезиржичи. На другой день генерал разрешил мне съездить из Бистршице в Мезиржичи. Ехать по дороге на Куновице и Браяки было еще небезопасно, поэтому мы отправились на рассвете назад на Гоштялкову, а затем по долине Всетинска-Бечвы вниз до Мезиржичи.
На Стинадлах, возвышающихся над городом, остановились осмотреться. Это было совсем рядом. Город лежал, окутанный утренней весенней дымкой. Мне хотелось кричать от счастья: я все-таки вернулся в свой город! Никогда ни раньше, ни потом я не чувствовал себя таким счастливым.
Был я измучен, в грязи и в пыли, но открывшаяся передо мной картина взволновала до глубины души. Ведь это был город моего детства, моих грез и блаженных воспоминаний, город моих радостей и печалей. Как я любил его, этот мой город!..
В первый момент мне казалось, что все осталось по-прежнему, но сердце вдруг сжалось от тревожного предчувствия. Я почти с уверенностью подумал, что отца уже не увижу. Охваченный этими мыслями, я поехал к брату, который работал учителем в Высокой у Лешне. Я проехал по Мезиржичи. Город освободили войска 17-го гвардейского стрелкового корпуса, наступавшие от Яворников и Рожнова. Еще недавно мы совместно с ними били гитлеровцев севернее Малой Фатры.
Отец не дождался моего возвращения, он умер в январе 1941 года.
* * *
Первую остановку мы сделали на кладбище. В последний раз я видел отца шесть лет назад. Он был в своей старой коричневой шляпе, с седой бородкой, с палкой в руке, которой пристукивал в такт шагам. Между деревьями и надгробными плитами я увидел могилку и еще издали заметил, что на каменной плите выбит текст в две колонки. Когда я остановился, у меня перехватило дыхание.
