Ольга Елисеева - Молодая Екатерина
Кроме откровенного самолюбования, в приведенном отрывке бросается в глаза одна странность. С первых строк мемуаров Екатерина рассказывала, как старалась угождать окружающим, быть кроткой, искать общего расположения. Прошло 12 лет, и этих качеств за ней «не знали». Ее считали гордой, неуступчивой, высокомерной, слишком много воображающей о своем уме, неприветливой, даже злой. Эти обвинения кинет в лицо невестке Елизавета Петровна после ареста Бестужева и подтвердит в присутствии тетки муж. Еще в 1757 г. Екатерину видели не такой, как привыкли видеть позднее.
Устроив блестящее увеселение и пожав сноп похвал, наша героиня могла ненадолго вздохнуть спокойнее. Казалось, видимость добрых отношений с мужем достигнута. Небольшая обмолвка в тексте позволяет понять, зачем, в сущности, понадобился такой расточительный способ наведения мостов. «Утром 17 я поехала в кабриолете, чтобы посмотреть приготовления», — вспоминала Екатерина. Когда она пожелала выйти из экипаж и встала на подножку, лошадь тронулась. Великая княгиня упала на землю, разбила колени и ударилась ладонями. «Я была уже на четвертом или на пятом месяце беременности; но я и виду не показала и осталась последней на празднике, занимаясь гостями»[578]. Вот правда, ради которой и затевался роскошный пир под итальянскую музыку. Царевна носила ребенка, а супруг мог повести себя непредсказуемо. Следовало ублажить не только его, но и всех недоброжелателей.
На время злые языки смолкли.
«Здешней империи принц»
Намеки в «Беллерофонте» станут особенно прозрачными, если обратить внимание на один эпизод. Елизавета Петровна не переставала повторять, будто сама готова пойти во главе войск. Ее пыл приходилось унимать австрийскому послу Эстергази, от имени Марии-Терезии призывавшему русскую союзницу не рваться в бой раньше времени[579].
И тут Фридрих II совершил новую политическую бестактность. Возмущенный Бестужев передал великой княгине, что прусский король пригрозил, будто при нападении русских войск на его армию он обнародует манифест в пользу свергнутого императора Ивана Антоновича. Елизавета тут же отозвалась: «Тогда я прикажу отрубить Ивану голову»[580].
Твердость тетушки могла только порадовать великокняжескую чету, а вот поведение Фридриха было откровенным предательством. Наследник, рискуя положением, демонстрировал верность своему кумиру: он несколько раз на заседаниях Конференции открыто выступал против войны с Пруссией. Действуя в русле английской политики, Екатерина тоже оказалась как бы на стороне Фридриха.
В подобных обстоятельствах заявление прусского короля о поддержке Ивана Антоновича могло оттолкнуть от него немногочисленных союзников в России. Но, как это часто случается, последствий не сумел бы предвидеть и самый опытный гадатель на кофейной гуще. Елизавета Петровна призадумалась о судьбе свергнутого ею младенца-императора. На фоне вызывающего поведения великокняжеской четы она могла и изменить решение.
Голландский посланник Иохан дю Сварт доносил из Петербурга 12 октября 1757 г.: «В начале прошлой зимы (т е. приблизительно в декабре 1756 г. — О.Е.) Ивана привезли в Шлиссельбург, а затем в Петербург, где он был помещен под строгий надзор в один изрядный дом, принадлежащий вдове секретаря тайной инквизиции. Императрица велела доставить его в Зимний дворец и, сама переодевшись в мужской костюм, встретилась с ним. Здесь уже сомневаются, взойдут ли великий князь и великая княгиня на престол, или же сие суждено Ивану. Подозревают и то, что достигший великой власти и накопивший огромные богатства Шувалов может интриговать в его пользу»[581].
По другим сведениям, рандеву состоялось в доме фаворита[582], что косвенно указывало на его заинтересованность. Свергнутый Елизаветой с престола годовалый император к этому времени превратился уже в 17-летнего юношу. Сведения о физическом и умственном развитии узника разнятся. Охранявшие его капитан Власьев и поручик Чекин писали, что он был «косноязычен до такой степени, что даже те, кто непрестанно видел и слышал его, с трудом могли его понять. Для произношения хотя бы отчасти вразумительных слов он был вынужден поддерживать рукою подбородок… Он не имел ни малейшей памяти, никакого ни о чем понятия, ни о радости, ни о горести, ни особенной к чему-либо склонности»[583]. Временами, по уверениям караульных, арестант бывал буен, кричал на них и пытался драться. Но до этого его доводили сами служивые, от скуки дразнившие узника.
Поставленный начальником над охраной поручик Преображенского полка Михаил Овцын доносил в июне 1759 г.: «Истинно возможности нет, и я не могу понять: в истину ль он в уме помешен или притворяется»[584]. Есть сведения, что Иван тайком научился читать, знал Священное Писание, имел кое-какие книжки духовного содержания. Александр Шувалов распорядился изъять у заключенного «всяких материалов для письма, в том числе извести от стен». Позднее начальник Тайной канцелярии присовокупил к этому требование сажать арестанта на цепь, бить его плетью или палкой, если он «будет чинить какие непорядки» или «говорить непристойности»[585].
Елизавета Петровна внимательно следила за положением узника. В преддверии войны он совсем неслучайно был переведен из Холмогор в крепость, что означало более суровое заключение и более строгий надзор. Иван жил в узкой тесной камере, по которой беспрестанно ходил. Первые годы он не видел дневного света — вечно закрытые окна и зажженные свечи привели к тому, что арестант потерял представление о времени. Охранники вели себя развязно, отнимали у несчастного теплые вещи. Александр Шувалов лично докладывал императрицы состояние дел, и — о, чудо! — у ленивой, медлительной монархини всегда находилось время выслушать «великого инквизитора».
Когда новый император Петр III посетил арестанта в 1762 г., выяснилось, что тот знает о своем происхождении. «Я здешней империи принц и ваш государь!» — говорил он караульным. Это и раньше доносил Овцын: Иван-де заявлял, будто «он человек великий». На вопрос молодого монарха, что узник стал бы делать, окажись на свободе, тот, согласно немного разнящимся в деталях донесениям иностранных дипломатов, ответил, что «от своих прав не отказался бы» и «надеется снова попасть на трон». Иван жаловался на дурное обращение с ним и его семьей Елизаветы Петровны и угрожал, как только покинет темницу, отрубить ей голову. Ему не сказали о смерти императрицы. Что касается великокняжеской четы, то их узник желал выгнать из государства или тоже казнить.
