Владимир Бондаренко - Поколение одиночек
Консервативное стихотворение
Что такое Пётр? Ломатель косточек,
Сам себя сгубивший сгоряча?
Сбрасыватель корабельных досточек
С узкого покатого плеча?
Пуделек, что не вписался в метрики
Русских пустолаечных собак?
Или же потрахиватель ветреный
Портомойщиц-немок и солдат?
Кто он? Дьявол. Выпрыснувший усилки?
Пытошник, презревший небеса?
Херминатор, втиснувший в конвульсийки,
Запретивший церкви чудеса?
Нешто нам глазами осторожными
Императорский ловить желвак
Иль следить за чавканьем пирожными
В обществе курфюстин в кружевах?
Мы живём от шёпота до ропота,
Ведь душа в крови – и в страхе ведь!
Это будет нас учить Европа-то,
Где с утра скрипят костры из ведьм?
Нам и от своих деваться некуда —
И костров, и ведьм, и высших клятв…
И царят реформы, словно беркуты,
Выбирая послабей цыплят…
Скифское народонаселение,
Что фортуна предложила нам?
Рыться, как в помойках, в объяснениях
Царским полуобморочным снам?
Де-сварганил топором империю,
Бил де-шведа и лепил де-флот —
До поры, пока с благим намереньем
Не послал Господь ему дефолт…
И остались мы морскими свинками —
Ни щетины не даём в казну.
Ни тебе хрю-хрю, ни тренья спинками,
А случиться плыть – идём ко дну.
Всё ломаем и ломаем косточки,
Строим, рубим, режем сгоряча.
И съезжают, и съезжают досточки
С узкого покатого плеча.
Скоморох из инфарктного рая
Я познакомился с Сашей Шупловым давно, в доисторические времена, когда и на самом деле история как бы не двигалась. Только что воцарил Леонид Брежнев, всё, что можно, медленно и верно развивалось или разваливалось, иногда одновременно. Всё, что надо, медленно и лениво преследовалось. Мы жили без войн и катастроф, но дышать нам, молодым литераторам, особо не давали. И прежде всего не власти, до которых было далеко, а чиновные литераторы. Боялись последствий Венгрии и Чехословакии, где все началось с фрондирующих писателей. Но в России со времен древних скоморохов и летописцев реальная литература всегда жила вопреки.
Саша тогда работал вместе с Геной Красниковым в знаменитом альманахе «Поэзия», в котором умудрялись печататься многие запрещенные и полузапрещенные поэты. Альманах был чисто поэтическим, возглавлял его славный фронтовик и добрый человек Николай Старшинов, и как-то цензура особенно за него не цеплялась. Вот в этой редакции царил балагур и острослов из рода скоморохов Александр Щуплов, создавший там же, на страницах альманаха, мифический персонаж Ефима Самоварщикова. Впрочем, он за жизнь создал уйму мифических персонажей, в том числе и на страницах полуподпольных острооппозиционных в ельцинское время газет «Лимонка» и «День». Не то, чтобы он был крутым оппозиционером, но подковырнуть любую власть он любил, как всякий балагур и шут. К тому же обожал и всевозможные мистификации.
Многие и запомнили его этаким дурашливым, юморным, насмешливым весельчаком, никогда не вчитываясь в его поэзию. А в поэзии сквозь дурашливость и анекдотичность веселого рыжего клоуна Саши Щуплова пробивалась ещё и совсем другая судьба грустного и одинокого, в чем-то и трагичного человека.
Или Судьба в прихожей, не сняв пальто.
Нас проиграла в карты – и наутёк?
Мне-то пока не шатко! Мне – хоть бы что —
Выпил анаприлину – и молоток!..
В его многослойной жизни уживались и два разных поэта. Нахальный скоморох и сентиментальный одинокий лирик. Помню, как в Гданьске и Сойоте на одном из традиционных международных писательских форумов, куда мы с ним ездили летом несколько лет подряд, писатели из разных стран, привыкшие за неделю форума к неугомонному автору розыгрышей и каламбуров, к русскому скоморошеству Щуплова, вдруг на вечере его поэзии видели совсем другого: мудрого, одинокого, погруженного в мировую и русскую культуру поэта. Почувствовали в его стихах что-то клюевское, что-то вийоновское, что-то оденовское.
Любимая, вот они – эти стихи.
Слова в промежутках разбавки…
Висит восклицанье последней строки,
Как будто Вийон на удавке.
Он прекрасно знал и русскую и мировую поэзию, легко сочетал аллюзии и метафоры, часто играл стихом, ибо блестяще владел техникой стиха. Тут уж я соглашусь с Евгением Евтушенко: «Перечитайте его стихотворения, поэмы – это настоящий фейерверк слова!»
Но, конечно же, нельзя забыть и его скоморошины. В этом Александр Щуплов продолжал давнюю русскую традицию стиха. И был, если на то пошло, верным учеником своего учителя – Николая Старшинова. Ему повезло на встречу с этим добрым и мужественным человеком. Это был его вечный спаситель, прекрасно знавший жизнь, широкий в понимании человеческих слабостей и несовершенств. Не будь Старшинова, уверен, Щуплов повторил бы судьбу Евгения Харитонова, тоже прекрасного русского писателя. Они оба были влюблены в русский язык, во все народные словечки и поговорки, во все прибаутки и соленые словечки. Правда, они как бы поделили свои энциклопедии сленга и фольклора. Николай Старшинов собирал, коллекционировал, нырял в языковые глубины, охранял сокровища народного языка фронтового поколения. В эстетике народной поэзии Старшинов не признавал никакой цензуры, собрал уникальную коллекцию соленых матерных частушек. Его последователь Александр Щуплов плавал в мутноватой воде стоков современного города, фиксировал, как уже было замечено его друзьями «лингвистический апокалипсис» перестроечной Руси, создавая обширные энциклопедии сленга, жаргоны тусовок. Но, погружаясь в «лужу с отливом бульонным», изучая современный язык «хлебателей мёртвой воды», он всегда высоко ценил и красоту уходящей, ушедшей Руси.
Танцуем от печки, от свечки, от кочки,
От почки, в которой свернулись листочки,
От кучки ещё шевелящихся пеплов.
От качки земли, прикрывающей пекло,
От речки с водой циркулярной утечки.
Скрипучей дощечки в родимом крылечке.
От щучки с зубами отменной отточки.
От звеньев распавшейся звонкой цепочки,
От рыжего ключика к сердцу двулички.
А также – от старой весёлой отмычки.
От бочки с вином. От судейской протачки.
От точки в поэме, от каторжной тачки…
Он любил словечки древней Руси, любил былое языковое богатство, и потому иной раз писал целые поэмы на скоморошечьем языке, чисто русские языковые бурлески, шутейные забавы. Впрочем, так он «крышевал» свою иронию над жирующим чиновничеством, над начальниками всех мастей и рангов. Впрочем, в древней Руси таких скоморохов за их шутейную правду тоже и в кандалы забивали, и в застенки сажали.
