Елена Лаврентьева - Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков
Еще по поводу своей страсти к цветам бабушка рассказывала следующее. «Это была всегда такая оказия – моя страсть к цветам, – говорила она, – бывало, только в людях и полюбуешься ими, дома и подумать не смей посадить цветочков; ни смородины, ни малины у нас не было. Батюшка ничего такого терпеть не мог, называл все это пустяковиной. Разве что подсолнечник на огороде допускался; бузина где-то подле кухни разрослась – и ту велел вырубить. Когда, однако, после кончины брата батюшка заболел и все хозяйство перешло на мои руки, то и пришел ко мне раз приказчик, да и говорит: “Осмелюсь доложить вашей милости: под скотным двором местечко пустует, а земля хорошая, – не благоволите ли ее мне под огород пожаловать? Мы с женой сами ее обработаем, горошку да бобков насадим”. Я подумала, подумала, да и позволила и велела то местечко плетнем забрать. Да и сама стала там садить: то смородины, то малинки; цветов развела, розы были, левкой, только души нет, бывало: боишься, как бы батюшка не сведал!»
Таким образом текла жизнь бабушки в родительском доме, всегда под страхом, всегда в тревоге между больною матерью и деспотом отцом. Поверят ли тоже, что она не только цветы сажала потихоньку от своего родителя, но и французскому языку втайне от него выучилась и говорила на этом языке не очень чисто, но поддерживать разговор могла. Много читала и много себя образовала. Екатерина Алексеевна была замечательная женщина по уму и способностям; характер же ее и душевные силы приобретали особое мужество в этой борьбе с дикими предрассудками и тяжелыми семейными драмами.
Прадед не допускал мысли о воспитании детей: в те времена чада должны были удерживаться в черном теле в доме родителей, и он за порок считал, чтобы русские дворянки, его дочери, учились иностранным языкам. «Мои дочери не пойдут в гувернантки, – говорил Алексей Ионович. – Они не бесприданницы: придет время, повезу их в Москву, найдутся женихи для них».
Вот как прадед возил дочерей в Москву, людей посмотреть и себя показать.
Это было в начале царствования Императора Павла Петровича. Было слышно, что двор будет в Москве, значит, будут празднества. Белокаменная всегда ликует, когда монарх почтит ее своим присутствием. Алексий Ионович нанял дом в Москве на три месяца и зимним путем поехал с двумя старшими дочерьми, Евдокией и Софьей, в столицу. Расчет был верный. Государь был в Москве, и едва успели сшить на Кузнецком мосту бальные платья для калужских барышень, девиц Прончищевых, как зимний сезон открылся балом, который монарх почтил своим присутствием. Это был первый выезд девиц Прончищевых, но как далеки они были от мысли, что он будет и последний! Дня три спустя после этого бала Алексей Ионович приказал дочерям с вечера укладываться и собираться в дорогу. На утро подвезли под крыльцо просторный деревенский возок, и богимовский властелин увез дочерей восвояси.
Домашние удивились этому быстрому возвращению из столицы, соседи еще более; пошли разные толки, но прадед отмалчивался, и никто не узнал причины этой внезапной перемены в его предположениях. Наем дома в Москве так и остался бесплоден: видно, не всегда можно стремиться к своей цели беспрепятственно. Бабушка, которая рассказывала об этом моей матушке, объясняла это быстрое возвращение прадеда из столицы страхом его за старшую дочь, которая своей красотой обратила на себя внимание Государя, так что на другой день после бала было сделано из дворца осведомление о чине отца калужской красавицы.
«Батюшка, – говорила бабушка, – не желал фавора для сестры при дворе и скорее увез ее в деревню». Матушка моя видела эту тетку моего отца, когда она была уже не молода, но и тогда она еще сохраняла следы замечательной красоты. По возвращении из Москвы прадед, будто осердясь за неудачную поездку, поспешил найти дочерям женихов в деревне. Старшую, красавицу Евдокию, выдал замуж за князя Якова Алексеевича Несвицкого, человека богатого, но мало подходящего ей по летам: ей было 17, а супругу ее под семьдесят. Вторая дочь, Софья, была выдана за Арбузова.
Алексей Ионович наградил дочерей хорошим приданым.
Чтобы лучше выяснить пред читателем характер бабушки Екатерины Алексеевны, считаю полезным дать ему понятие об ее друзьях. Она являлась до сих пор в своей семье перед его глазами как дочь деревенского сквайра, т. е. помещика 1770-х годов; посредством же ее друзей я надеюсь дать более обширное понятие об ее месте и значении в обществе.
Я живо помню прекрасный портрет у бабушки, которым она очень дорожила. Это был поясной портрет, писанный на полотне масляными красками в Италии. Лицо как живое, а соболь и пунцовый бархат кацавейки, накинутой на плечи старушки, которая на нем изображена, хочется погладить рукой – так мастерски они вышли на полотне под кистью художника. То не был портрет, напоминающий молодую пору жизни, но перед вашими глазами является умное лицо старушки с тем пытливым взором, который будто приглашает не горячиться, глядя на суеты мира сего; улыбка на устах, немного лукавая по-женски, и выражение этого лица возбуждают в вас желание познакомиться с той, которую вы видите тут на полотне. Оборка тюлевого чепца, бриды и бантик из газовых лент, вышивка гладью на батистовом белом шарфе, который пышно лежит вокруг шеи над большим собольим воротником кацавейки, – все эти детали превосходно исполнены; то был портрет Прасковьи Юрьевны Кологривовой (урожд. княжна Трубецкая). Бабушка Екатерина Алексеевна часто езжала гостить в Жарки, калужское имение Кологривовых, в 12 верстах от нашего Богимова. Между нею и Прасковьей Юрьевной велась давняя и тесная дружба. Прасковья Юрьевна Кологривова была в первом браке за князем Федором Сергеевичем Гагариным, который был убит во время Варшавского возмущения 1795 года. Княгиня Прасковья Юрьевна удивила в то время своим мужеством. Весть, что супруг ее убит, достигла до нее ночью; не медля ни минуты, княгиня, взяв с собой несколько солдат с фонарями, отправилась на место кровавой драмы и отыскала труп князя между убитыми. В эту минуту ее арестовали, и она так же, как и многие другие русские дамы в то время, находилась несколько дней под стражей и в заключении.
При жизни первого своего супруга, по положению и богатству, Прасковья Юрьевна принадлежала к высшему кругу Петербургского общества; в молодости она бывала при дворе Императрицы Екатерины и пользовалась там общим уважением. Она была хорошо образована, очень умна и держала себя всегда очень самостоятельно, не увлекаясь скептическим направлением, которое преобладало тогда в обществе. При дворе ее называли ханжой, не менее того уважали за благочестие и скромность. Про нее рассказывали следующее. Однажды (не могу утверждать, чтоб это было во дворце, однако, говорят, в присутствии Императрицы Екатерины) Потемкин сидел в обществе на вечере подле княгини Прасковьи Юрьевны, в разговоре с нею осмелился сказать молодой и прекрасной княгине Гагариной какую-то двусмысленность: недолго думая, княгиня подняла руку и дала ему очень громкую пощечину. Это тогда наделало много шуму при Дворе. После смерти первого супруга княгиня Гагарина осталась вдовою с большою семьей на руках и с крупным, но расстроенным состоянием; она тяжело переживала потерю мужа, желала уединения от мирских сует, но, имея много дочерей, должна была для них поддерживать светские и придворные связи. Тогда на пути ее жизни встретился человек, который принял в ней и ее делах большое участие: это был Петр Александрович Кологривов. Он помог распутать какой-то процесс по имению покойного князя Гагарина, затем, несколько лет спустя, сделался вторым супругом княгини Прасковьи Юрьевны, которая умела оценить его здравый ум и доброе сердце.
