Александр Майсурян - Другой Ленин
«Ну что это за министр, — недовольно ворчал он, — если он со мной здоровается за руку?..»
А писатель-сатирик Аркадий Аверченко, обращаясь к еще облеченному властью Керенскому, писал: «Ваше падение, Александр Федорович, началось именно с того, казалось бы, умилительного момента, когда вы в марте, приехав первый раз в министерство, поздоровались с курьером за руку… Вы пожали ему руку, и в этот момент раздался характерный всплеск: это впервые в России престиж власти шлепнулся в лужу. Безумец вы! Разве может министр жать руку курьеру в той стране, где сотни лет все строилось на зуботычине, начальственном окрике и начальнической фуражке с кокардой… Да ответь вы только этому курьеру на поклон милостивым наклонением головы, — ведь он бы счастлив был!.. Приветливый кивок головы — вот что нужно было всероссийскому забитому курьеру».
Спустя несколько лет, уже в эмиграции, Аверченко вновь возвращался к этой мысли и писал еще резче: «Знаете ли вы, с какого момента Россия пошла к погибели? С того самого, когда вы, глава России, приехали в министерство и подали курьеру руку. Ах, как это глупо было и, — будь вы другой человек, — как бы вам должно быть сейчас мучительно стыдно! Вы тогда думали, что курьер такой же человек, как вы. Совершенно верно: такой же… Но руки ему подавать не следовало… Не спорю, может быть, персонально этот курьер — обворожительно светский человек, но вы ведь не ему одному протянули руку для пожатия, а всей наглой, хамской части России…»
Ленин сумел довести до логического конца то, что начал Февраль: скажем, в 1920 году никому бы и в голову не пришло удивляться тому, что глава правительства здоровается за руку с простым курьером или швейцаром. А как же иначе? Владимир Ильич имел привычку всегда здороваться первым — с красноармейцами, швейцарами, уборщицами… Вежливо усаживал кремлевских лакеев и швейцаров на стул при разговоре (а они привыкли стоять). Кстати, комендант Московского Кремля Павел Мальков оставил любопытные воспоминания именно о швейцарах, ежедневно общавшихся с главой Совнаркома: «Прелюбопытный народ были эти самые швейцары… Жили старики в Кремле испокон веков, помнили не только Николая II, но и Александра III, к обязанностям своим относились чрезвычайно ревностно… К советской власти большинство из них относилось поначалу с открытой неприязнью: какая, мол, это власть? Ни тебе пышности, ни величавости, с любым мастеровым, любым мужиком — запросто…
— Не то! — вздыхал порой тот или иной старик швейцар, глядя на быстро идущего по Кремлю Ильича в сдвинутой на затылок кепке или Якова Михайловича в неизменной кожаной куртке. — Не то! Благолепия не хватает. Ленин! Человек-то какой! Трепет вокруг должен быть, робость. А он со всеми как равный. Нет, не то».
П. Лебедев-Полянский описывал поведение других старых чиновников: «Низшие служащие относились недоверчиво; курьеры привскакивали и вытягивались в струнку, когда приходили ответственные работники, и никак не могли понять, когда им товарищески разъясняли, что этого не надо делать, что теперь новые времена. Такое обращение им было непонятно, и они считали нас «не настоящим начальством», приказы которого они привыкли выполнять молча, почтительно».
Когда у одного из коллег Владимир Ильич заметил признаки горделивого поведения, он публично отчитал его: «Кто вы такой? Откуда у вас эта чванливость, эти повадки вельможи? Народ посадил вас в государственное кресло. Но он же, народ, может и дать вам пинка…»
Кремлевская уборщица Анна Балтрукевич вспоминала, как вместе с главой правительства смотрела спектакль «На дне»: «Кончился спектакль, пошли домой. Настроение хорошее, веселое. Владимир Ильич схватил вдруг Якова Михайловича Свердлова, стал с ним бороться и посадил в сугроб снега. А потом Свердлов изловчился и повалил в снег Ленина. Потом он и меня посадил на снег, а я его. И так мы смеялись и так разыгрались, что Владимиру Ильичу мы насыпали снегу за воротник». Можно ли вообразить подобную сцену с участием Николая II или даже Керенского?
Казалось, еще немного — и власть окончательно «упадет на землю», растворится среди рядовых граждан. Ведь самый простой человек теперь мог побывать, например, в кресле вершителя правосудия (народного заседателя). Завтра и более высокие должности станут столь же доступны… Фельетонист В. Ардов в середине 20-х годов описывал 1976 год. С экрана в этом воображаемом будущем зрителям строго напоминают: «Гражданин, не пропускай своей очереди исполнять обязанности наркома! Где бы ты ни был, справься о сроках твоего дежурства!»
О том же были и знаменитые слова, что «каждая кухарка должна научиться управлять государством». Их приписывали Ленину. (В действительности он писал осторожнее: «Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством».) Любопытно, что уже в 20-е годы фразу о кухарке стали мягко вышучивать в советской печати. Поэт Ф. Благов писал в 1926 году:
Во щи всыпалась зола,
Подгорели бублики,
Потому — жена ушла
Управлять в республике…
(А в последние десятилетия СССР «кухарка, управляющая государством», в фольклоре и вовсе превратилась в излюбленную «грушу для битья»…)
Малейшие проявления «священного трепета» перед властью вызывали у Ленина раздражение. Дело было тут, как мы понимаем, вовсе не в его личной скромности — такое возвышение противоречило всему смыслу революции. По воспоминаниям Владимира Бонч-Бруевича, в 1918 году выздоровевший после покушения Ленин искренне возмущался реакцией общества на свою болезнь.
«Мне тяжело читать газеты, — жаловался он. — Куда ни глянешь, везде пишут обо мне… А эти портреты? Смотрите, везде и всюду… Да от них деваться некуда!.. Зачем все это?..»
Газета «Правда» 1 сентября вышла под шапкой: «Ленин борется с болезнью. Он победит ее! Так хочет пролетариат, такова его воля, так он повелевает судьбе!» Владимир Ильич негодовал:
— Смотрите, что пишут в газетах?.. Читать стыдно… Пишут обо мне, что я такой, сякой, все преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика… Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров… Так, чего доброго, пожалуй, доберутся до молебнов за мое здоровье… Ведь это ужасно!.. И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности, отдельного человека, давно порешили с вопросом героев, а тут вдруг опять возвеличивание личности! Это никуда не годится. Я такой же, как и все… В какие-то герои меня произвели, гением называют, просто черт знает что такое!
Один из участников этого разговора, старый большевик П. Лепешинский, пошутил:
