Иван Арсентьев - Короткая ночь долгой войны
- Никаких взысканий. Эта черт, Бучина, сама подняла бучу. Говорит: вам, мужикам, каждый банный день новые кальсоны выдают, а мне как жить прикажете? Я собственное гражданское донашиваю, из дому захватила. Вот рапорт, выдайте мне, что положено военной женщине, здесь перечислено все. И организуйте прачечную, тогда не буду стирать на самолете.
Вот что выдала командиру Буча с присущей ей шумливостью. Но при всей ее нетактичности Хашин вынужден согласиться, что действительно прежде как-то не обращал внимания на подобные житейские мелочи, не до того было. Бучину отпустил, а Вахтангу сделал внушение.
- Разболтанность у вас в экипаже, не можете справиться с одной... м-м...
- Не могу, товарищ командир, что хотите делайте. Я вынужден подчиниться судьбе, выхода у меня нет.
- Судьба тут ни при чем, вы просто беспомощны и в этом признаетесь.
- Да. Признаюсь. Эта Бучина - крест, который уготовано мне нести по жизни. А насчет беспомощности... надеюсь, вы измените мнение обо мне.
Вечером Вахтанг жаловался:
- Знаешь, дорогой, когда эта чокнутая Дуська начинает со мной что-то говорить, по моей спине будто тон от магнето пускают. Язык мой отказывается действовать... Почему?
Я засмеялся, переводя в шутку:
- Это у тебя от жаркой любви к своей стрельчихе.
- Вай, какой любви? Как тебе не стыдно? Мне совсем-совсем, цади, плохо, а ты насмехаешься, да?
Первые боевые вылеты Вахтанг делал у меня на глазах. Вместе долбали укрепленные рубежи по Мекензиевым горам. Я поглядывал, как он держится в бою, выходило странно, порой страшновато и глупо, точь-вточь как делал я вначале, когда, пренебрегая опасностью, пер напролом и неизвестно почему оставался живым. На мое замечание, что стрелять вплоть до земной тверди все равно что бодаться с Кара-Дагом, Вахтанг хитровато усмехнулся:
- Скажи, дорогой, ты не знаешь, чьи это слова: "Стрелять просто в землю безнравственно"? А я знаю: твои, твои слова. И я буду бодаться, только времени у меня никак не хватает; пока прицелюсь, доведу по трассе, стреляю - в кабине уже пыль... Землю не оттолкнешь - большая.
- Это верно, а ты с ней кокетничаешь.
Но вот критическая точка - десяток боевых вылетов позади. Любой новичок уже видит не только у себя под носом, но и летает уверенней, правильно оценивает собственные действия, согласовывает с работой товарищей, начинает воевать осмотрительнее, хитрее, а следовательно - эффективнее.
Вахтанг, к моему удивлению, манеру работы не менял. Из пятерки самолетов, выцыганенных Хашиным у командующего, на мою долю достался очень "летучий", легкий в управлении, идущий, как говорят, за ручкой. Вахтангу же, как того и следовало ожидать, всучили старый "ил" под двадцать седьмым номером. В полку он считался вечным запасным и пользовался сквернейшей репутацией. Не зря прозвали его "божья кара"... Как только продырявит кого-либо, экипаж из подбитого пересаживается на двадцать седьмой и начинается хождение по мукам.
Казалось бы, какие могут быть различия между однотипными самолетами? Все сделаны из одинакового металла по одним и тем же чертежам на одном и том же заводе, даже руками одних и тех же рабочих, ан нет! Каждый имеет свой характер, как живое существо.
Есть люди тупые, дубоватые, тяжелые на подъем, их не сдвинешь. с места, а сдвинул - не остановишь. Такие бывают и самолеты. Неповоротливым вахлакам не везет в жизни, неуклюжим колымагам - в бою. За скверную маневренность самолету приходится расплачиваться собственной спиной, то бишь конструкцией. Всыпают так, что злосчастная махинерия валяется больше в ремонте, чем летает на фронте. Однако в руках Вахтанга несуразный двадцать седьмой сколько раз поднимался в воздух, столько же раз и приземлялся. Нас даже заинтриговало столь странное постоянство...
В начале мая после штурма немецких позиций на Черной речке - пресловутая Сапун-гора. Сегодня слетали дважды; что творилось там, и вспоминать неохота, однако вернулись без потерь. Сидим за столом из неструганых досок, ждем обед. Повариха с официанткой ковыряются в термосах с пищей. В это время на посадку заходит группа. Самолеты проносятся над нами, а последний...
- Братцы, тикай! На нас садятся!.. - орет кто-то, и мы кидаемся врассыпную. Над столами с ревом мелькает номер двадцать семь.
- Идиот! - кричат ему вслед и грозят кулаками, другие саркастически ухмыляются. Наконец "божья кара" приняла надлежащий облик: руль поворота как отрезало, от киля одна рама осталась, элероны в клочья, а в крыльях не пробоины, а проемы дверные...
- Ну и ну! Угостили грузина...
- Видать, и зенитки, и те, что копошатся на мысе Херсонесе... "худые"...
- Сам-то как?
- Живой небось, раз умудрился приземлиться нормально. - Смотрим - заруливает на стоянку, разворачивается хвостом к нам. Это совсем рядом.
На развороте он добавляет газу и гонит тучу пыли нам в тарелки. Ему опять машут кулаками. Наконец винт останавливается, и тут мы слышим пронзительный крик. Узнаем по голосу: орет стрельчиха Дуся. Санитарная машина стоит на старте, кто-то бросается к телефону, вызывает к раненой, а у самолета какая-то возня. Затем на фоне дымчатых степных далей возникает плотная фигура Вахтанга, медленно бредущего с Дусей на спине. С боков семенит техник с мотористом, поддерживают пострадавшую. Через посадочную несется "санитарка". Мы выскакиваем на помощь Вахтангу. Тот останавливается, ищет взглядом, куда положить тело Дуси, чтоб не повредить еще сильнее. У той глаза закрыты, но крови не видно. Мы подхватываем тело, но оно неожиданно лягается, соскакивает со спины Вахтанга и фыркает:
- Вам лишь бы лапать, охальники...
У Вахтанга, а вместе с ним и у нас глаза лезут на лоб.
- Вай, ты совсем без ран? Зачем кричала носить тебя, а?
Бучина одергивает деловито тесный комбинезон, щурится высокомерно на Вахтанга. Вдруг вскидывается, как освирепевший окунь, все на ней торчком, крутит со злостью пальцем у виска.
- А у тебя здесь сколько ран? Что я кричала над целью? Доверни вправо, кричала. У нас "месс" на хвосте висел, а ты? Почему не довернул, не дал мне сбить немца?
- Это еще не известно, кто кого сбил бы...
- Мне известно, что ты помог немцу сделать из меня труп! Я - мертвая, а мертвые не ходят, их носят. Вот и носи...
У Вахтанга совершенно потерянный вид. Бормочет оторопело:
- Вот кто божья кара...
Мы гогочем, а Щиробать добавляет масла в огонь, гнусаво тянет:
- Смотрит на них и смеется народ, старый осел молодую везет... Где ж это видано, где это слыхано, старый осел молодую везет...
Воюем еще четыре дня - и 9 мая Севастополь наш, фронт сразу оказался за сотни километров. Окна в общежитии не зашторены, свет горит вовсю, как в доброе мирное время. "Божья кара", разумеется, в ремонте, полевые авиамастерские развернулись возле бывшего фашистского аэродрома на берегу моря. А у нас перемещение кадров: моего стрелка отправляют на курсы, меня выдвигают в начальство- командиром звена, а на следующий день я отбываю в Евпаторию. Хашин - человек слова, выполнил угрозу, раздобыл мне путевку в только что открывшийся дом отдыха летчиков. Аж на две недели! Гулять так гулять...
