Валентин Гагарин - Мой брат Юрий
А что на завтра, на четверг, 28 марта?
Пометил: 1) обязательно (!) навестить Валю; 2) выступить во Дворце съездов по случаю 100-летия со дня рождения А. М. Горького.
«Для Вали и сегодня надо найти несколько минут. Непременно!» — подумал он... А во Дворце съездов как раз и предстояло ему произнести речь о несокрушимом духе горьковского «Буревестника».
Достал из конверта и бегло просмотрел письмо, сообщающее, что он избран членом-корреспондентом Датской ассоциации астронавтики, и билет, свидетельствующий о принадлежности к этой ассоциации, действительный до 1999 года.
— Щедры на сроки,— вслух сказал он и вложил билет между листками календаря.
Под окном посигналил автобус.
— Иду,— откликнулся Юра, хотя конечно же внизу никак не могли услышать его.
В прихожей надел на себя кожанку.
...Может, что-то и не так. Может, сначала к девочкам зашел, а потом завтракал на кухне... Не знаю, да и никто не знает.
Мне утро, начало этого дня видится именно таким.
Дорога в зону
На аэродром космонавты ездили автобусом.
Юра энергично сбежал по лестнице, радуясь весне, солнцу. Больше всего, пожалуй, радуясь предстоящему полету.
Никто не знает, и теперь не дано узнать, о чем он думал в эти минуты. Возможно, вспоминал тот печальный период в своей жизни, когда ему запретили было летать на самолетах. Не по состоянию здоровья, нет, а именно в силу того, что он — космонавт №1… Юра очень переживал. «Я же летчик, боевой летчик, был и останусь им,— говорил он.— А мне крылья оборвать хотят, музейный экспонат из меня делают, мумию при жизни...» «Да не расстраивайся ты, Юра,— уговаривала жена.— Все будет хорошо». «Как же хорошо? — возражал он.— Я готовлю к полетам других, а сам не летаю. Нет, это ненормально...» «Может, я чем-нибудь помочь сумею? — предлагала Валя.— Пойдем вдвоем попросим, чтобы разрешили тебе полеты...» — «Ну уж знаешь, это никуда не годится, чтобы ты за меня ходатайствовала... Сам добьюсь...»
Ходил на приемы, высиживал часы в передних, пока в высоких кабинетах взвешивали его судьбу: разрешить летать, нет?
Добился!
Без неба не мыслил своей жизни.
Может, об этом он вспоминал, спускаясь к автобусу, а может, о жене, о дочках думал.
Вошел в машину, поздоровался с товарищами, сел.
— Поехали!
Но, буквально через какие-то метры, попросил водителя остановиться. Извинился:
— Я быстро, ребята. Пропуск дома оставил.
Обычно молчаливый, Андриян Николаев запротестовал:
— Брось, Юра, поехали. Тебя весь мир в лицо знает, и контролеры в зоне никогда не спрашивали у тебя пропуска.
— Я мигом вернусь,— повторил Юра.— У контролеров дисциплина военная, зачем же дурной пример подавать?
Вернулся он действительно очень быстро.
— Теперь порядок.
Автобус выкатил на шоссе.
...В десять часов девятнадцать минут самолет с Владимиром Серегиным и Юрой на борту взмыл в весеннее небо.
В соседнем квадрате
Алексей Архипович Леонов рассказывал, что в этот день с молодыми, не летавшими еще космонавтами занимался парашютными прыжками в соседнем квадрате. Расстояние, отделявшее их от зоны полета, было незначительно: хорошо прослушивался шум двигателей взлетавших с аэродрома и заходящих на посадку самолетов.
Он, Леонов, взглянул на часы, когда поднялась машина Юры и Владимира Серегина: 10.19.
Наблюдая, как молодые возятся с парашютами, вспомнил шестидесятый год, разговор с Королевым. Тогда Сергей Павлович объявил им, незадолго перед тем съехавшимся из разных воинских частей к новому месту работы:
— Через год вы у меня полетите в космос.
Уверенность, с которой главный конструктор произнес эти слова, поразила летчиков. Кто-то, когда выходили от Королева, усомнился вслух:
— Видывал я, братцы, оптимистов, но этот, пожалуй, хлеще всех будет.
Юра живо обернулся:
— А я Сергею Павловичу верю. Должны полететь.
Прав оказался, что верил. И взлететь первым как раз ему выпало.
Еще вспомнил Алексей Архипович неоконченный спор с Юрой. Двадцать пятого вновь пикировались они друг с другом, выбирая вариант будущего отпуска: то ли для начала в Клепики поехать, поохотиться, то ли сразу на Волгу податься. «Я брату обещал приехать...» — настаивал Юра.
Тут что-то с погодой случилось: плотные облака закрыли небо, прыгать с парашютами стало невозможно. Алексей Архипович отдал команду возвращаться домой, а сам машинально взглянул на часы, подумал: «Сейчас Юра с Володей должны заходить на посадку. Что-то не слышно их...»
И тут докатилось издали эхо взрыва.
Потом, на аэродроме, инженер сказал ему, что Владимир Серегин и Юрий Гагарин не вернулись из полета и что горючее кончилось у них двадцать минут назад. А он, Леонов, никак не мог поверить в несчастье. Не укладывалось в голове, что возможно оно.
Валя
Жены летчиков не могут быть спокойными в те минуты и часы, когда их мужья в полете, в небе.
Валя не исключение.
Возможно, больничная обстановка угнетала ее или сознание того, что Юра отправился в полет после долгого перерыва, но в этот день она не находила себе места в палате.
Вечером, не вынеся тяжести одиночества, набрала номер домашнего телефона.
Занято!
Снова и снова крутила она диск аппарата, а отвечали ей короткие гудки. Занято, занято, занято...
Наконец догадалась позвонить соседям. Те ответили с какой-то поспешностью, что Юра еще не вернулся, но дома все благополучно, а девочки как раз укладываются. Телефон же не отвечает потому, что испорчен.
Утром телефон снова не работал.
А потом открылась дверь в палату, вошли Валентина Терешкова, Андриан Николаев и Павел Попович. Один вид их все сказал Валентине Ивановне.
— С Юрой несчастье? Что? Когда?
— Вчера утром...
Месяц март…
В Звездный приехали родители, брат, сестра.
Я держал маму под руку — она едва стояла на ногах — и вдруг услышал сквозь сдавленное рыдание:
— Какой он месяц — март... Дал Юру и взял его...
Или это не тогда — во время другой встречи сказала она? Не знаю наверняка.
...Потом были похороны, была великая печаль народа.
«Мой папа»
О том, каким был Юра в семье, лучше всего сказала в незатейливом своем школьном сочинении младшая его дочь — Галя. Название сочинения вынесено в заголовок, а текст — вот он:
«Я была совсем маленькой. И вдруг я осталась одна, без папы и мамы, с тетей Марусей, маминой родной сестрой. Лену взяли с собой к морю, а меня — побоялись, уж очень там было жарко. Я страшно обиделась и очень переживала. А папа с мамой у моря тоже скучали без меня и решили меня взять к себе. Через день, ночью, папа прилетел домой. Я так и бросилась к нему: папа, папочка. Я крепко схватила его за руку и не отпускала его от себя, хотя папа объяснил мне, что прилетел за мной. И так проспала всю ночь, держась за папину руку. А утром были мама, Лена, море, солнце и веселый, озорной, любимый мой папа. Весело нам было с ним. Мы с ним плавали до буйка, хотя я плавать не умела, а ездила у него на спине, держась за шею. Иной раз мы так расшалимся, что мама сердилась на нас, а я все равно не отходила от папы, и за это в шутку папа звал меня «прилипалой».
