Хендрик Фертен - В огне Восточного фронта. Воспоминания добровольца войск СС
В Германии большинство голландцев остановились в Люнебурге. Моя семья, однако, направилась в Хильдесхайм, где поселилась на территории бывшего монастыря. Дело в том, что там уже жила моя сестра, вышедшая замуж за офицера дивизии СС «Викинг», который также был голландским добровольцем.
За некоторое время до этого я сам навещал свою сестру в Хильдесхайме. Именно там мне довелось увидеть британских добровольцев войск СС. До этого они были членами экипажа британского бомбардировщика, но он был сбит, и они оказались в немецком плену. Там они заявили о своем желании сражаться против коммунизма в рядах добровольцев и так оказались в войсках СС.
Моя семья прекрасно жила в Хильдесхайме в течение семи месяцев до 22 марта 1945 года. Этот чудесный весенний день был выбран британцами для того, чтобы на этот небольшой город с 80000 населения совершили авианалет 200 четерехмоторных бомбардировщиков. В результате красивейший город был полностью уничтожен. На него обрушили такую массу зажигательных и осколочных бомб, что облако дыма в форме гриба возвышалось над городом на высоте до 5000 метров и было заметно даже за 300 километров от Хильдесхайма. Здания, находившиеся в городе, и монастырь превратились в руины. При этом бомбардировка Хильдесхайма не имела ни военного, ни стратегического смысла. Моя семья лишилась крыши над головой, и тоска по родине заставила их вернуться домой. Это стало для них началом долгой череды страданий.
В Голландии мою семью почти сразу арестовали. Мой племянник, которому исполнился всего год, был отобран у моей сестры и помещен в особый детский дом для детей членов НСБ. Там к детским кроватям даже были прикреплены листки с надписями: «Ребенок эсэсовца», «Ребенок члена НСБ». Этих детей сделали сиротами при живых родителях. Моей сестре удалось тайком пробраться в детский дом, и она увидела, что детей там содержат в крайне ужасных условиях.
После двух лет в лагере для интернированных ей посчастливилось вернуть себе сына. Ему тогда было уже три года, но он не умел даже ходить. Кроме того, он стал глухим на одно ухо. Можно предположить, что он переболел тяжелым воспалением среднего уха, которое никто не лечил. Тем не менее моей сестре еще повезло, что она смогла забрать своего ребенка из детского дома. Дело в том, что детей оттуда активно предлагали для усыновления, и многие из них к тому времени были уже усыновлены.
Тем не менее даже в то горькое и несправедливое время находились люди, которые отваживались выступать против. Среди них оказывались и те, кто во время войны был по другую сторону баррикад, но сумел, несмотря на это, не закрыть глаза на несправедливость послевоенных лет. Одним из таких был голландский журналист В.Л.Бругсма. Он сражался в силах Сопротивления и даже провел некоторое время в немецкой тюрьме. Тем не менее именно он написал статью, в которой критиковал нечеловеческое обращение с детьми арестованных и задавал вопрос: «А насколько чисты сами те, кто затеял эту этническую чистку?» Его статьи до сих пор запрещены в Голландии. Но они должны занять достойное место в голландской истории вместе с крайне малочисленными правдивыми книгами о тех днях.
Именно в лагере для интернированных моя семья узнала о смерти моего брата Яна. Причины его смерти не известны и по сей день. Он погиб по дороге на работу. Работал он электриком на немецком аэродроме и каждый день добирался туда на мотоцикле. Убийства тех, кто работал на немцев, участниками Сопротивления были распространены в те дни. Наша семья пришла к выводу, что Ян либо стал жертвой атаки летевшего на малой высоте самолета союзников, либо был убит стрелком из Сопротивления, точно так же, как и отец моего друга Роберта Райлинга.
Известие о смерти Яна стало тяжелым ударом для моей матери. Ей было тогда 55 лет. Все это время она, как могла, пыталась бороться за то, чтобы ее семью освободили. После случившегося она стала еще больше донимать жалобами руководство лагеря. В итоге они не придумали ничего лучше, кроме как поместить ее в психиатрический институт в Ассене. Находясь в одном заведении с психически больными людьми, моя мать также вскоре стала больной, причем как психически, так и физически. На это повлияло и ее новое окружение, и разлука с мужем и детьми. Кроме того, она постоянно страдала от унижений и очень плохого ухода. Больных в институте кормили в основном заплесневелым хлебом и вареными картофельными очистками. Однако беда не ходит одна. Только что пережив смерть своего любимого старшего сына, моя мать узнала о смерти мужа.
Мой отец перенес операцию по удалению грыжи. Вместо послеоперационного ухода он был почти сразу же отправлен на принудительные работы. За короткое время своего нахождения в больнице он написал семье несколько писем. Это были оптимистичные письма с планами на будущее. Отец верил в то, что вся его семья сможет начать новую жизнь после освобождения. Но через несколько дней он умер. Его похороны были самыми простыми, какие только возможны. Но мы были рады и тому, что на них был хоть один из членов нашей семьи, Эверт. В порядке исключения ему под надзором вооруженного конвоя разрешили присутствовать на похоронах нашего отца.
Эверт был взят в плен канадцами в районе Арнема. Они передали его голландцам, и те поместили Эверта в печально известную тюрьму Харскамп. До вынесения приговора он должен был работать в угольной шахте. Лишь благодаря своему побегу ему удалось избежать пыток, которые в те дни были обычным средством дознания.
Члены моей семьи были освобождены из лагеря только в 1947 году. На свободу они вышли один за другим после двух лет заключения. В том же году мою мать отпустили из психиатрического института. К этому моменту на ней была лишь кожа да кости, а также многочисленные вши. Она неохотно рассказывала о днях, проведенных там. Но у нее была очень сильная, буквально железная воля, и это помогло ей со временем обрести прежнее здоровье и снова стать во главе семьи.
Самому младшему из моих братьев тогда было всего двенадцать лет. Он провел два года, скитаясь по разным детским домам и ничего не зная о том, где теперь его семья. Никто из родственников не мог ни увидеться с ним, ни послать ему письмо. Все это было строжайше запрещено.
Тем не менее следует сказать, что и в ту позорную пору находились люди, которые сохранили свой человеческий облик. Одним из них был врач психиатрического института, который втайне помогал моей матери. Другим оказался надзиратель-еврей, работавший в лагере, где находился один из моих братьев, и обращавшийся с интернированными по-человечески.
Лишившись прежнего дома и имущества, моя семья нашла себе новое пристанище в Воуденберге, что в провинции Утрехт. Там в сельской местности их окружали честные и готовые помочь люди. Их ближайшим соседом оказался очень дружелюбно настроенный к ним фермер, который даже согласился прятать у себя мои письма к родным.
