Джордж Бьюкенен - Мемуары дипломата
Никто из посольства или колонии покамест не пострадал, но мы все еще переживаем очень тревожное время. Вчера из двух источников до нас дошли слухи, что на посольство ночью будет произведено нападение. Кроме польской охраны, у нас в доме оставалось на ночь шесть британских офицеров, и Нокс, исполняющий обязанности главнокомандующего, является в эти тревожные дни несокрушимым оплотом. Хотя большевики, которые хотят сохранить хорошие отношения с союзниками, едва ли могут одобрять такое нападение, однако всегда можно опасаться того, что германские агенты подстрекнут красную гвардию к набегу на посольство, чтобы вызвать трения между Великобританией и Россией. Несмотря на меры, принятые для поддержания порядка, жизнь в настоящее время не находится в полной безопасности, и сегодня утром перед нашими окнами один русский унтер-офицер был застрелен за отказ отдать свою шашку нескольким вооруженным рабочим".
14 ноября.
"Сегодня ко мне заходил Верховский. Он сказал, что Керенский не захотел, чтобы казаки сами подавили восстание, так как это означало бы конец революции. Он заявил, что умеренным социалистам еще, может быть, удастся образовать правительство, и сказал, что если бы ему позволили заявить войскам, что союзники обсудят и объявят свои условия мира для представления германцам, то ему удалось бы отбить много солдат от большевиков".
17 ноября.
"Казаки под командой Краснова, которые должны были вступить в Петроград, заключили соглашение с большевиками, и Керенский бежал, переодевшись матросом. Положение в настоящее время безнадежно, так как большевики захватили север и Москву; и хотя Каледин держит в своих руках юг, однако нет никакой надежды на то, что ему удастся пробиться на север".
Глава XXXII.
1917
Предложение перемирия Троцким. - Его нападки на союзников. - Троцкий отказывает британским подданным в разрешении на выезд из России
Правительство Керенского пало, подобно царизму, без борьбы. И император, и Керенский намеренно закрывали глаза на угрожавшие им опасности, и оба допустили, чтобы положение вышло из-под их контроля, прежде чем приняли какие бы то ни было меры для своей собственной защиты. Император согласился даровать конституцию только после того, как его час уже пробил, и когда, выражаясь словами телеграммы Родзянко, было уже слишком поздно. То же самое было и с Керенским. Он выжидал и мешкал. Когда же, наконец, он настроился действовать, то оказалось, что большевики обеспечили себе поддержку гарнизона, и что не им, а ему предстоит быть раздавленным. Если бы я должен был написать эпитафии царизму и Временному Правительству, я написал бы два слова: потерянные возможности.
С самого начала Керенский был центральной фигурой революционной драмы и единственный среди своих коллег пользовался явной поддержкой со стороны масс. Будучи горячим патриотом, он хотел, чтобы Россия продолжала войну, пока не будет достигнут демократический мир. В то же время он хотел бороться с силами, создающими беспорядок и разруху, не желая, чтобы его страна сделалась добычей анархии. В первые дни революции он выказывал энергию и мужество, отмечавшие его, как единственного человека, способного обеспечить достижение этих целей. Но он не делал того, о чем говорил, и всякий раз, когда наступал кризис, он не умел воспользоваться случаем. Как доказали последующие события, он был человеком слова, а не дела. Ему представлялись благоприятные возможности, но он никогда не использовал их. Он всегда готовился нанести удар, но никогда не наносил его. Он думал больше о спасении революции, чем о спасении своей родины, и кончил тем, что дал погибнуть и той и другой. Но хотя в качестве главы правительства, наделенного всей полнотой власти, которую он так печально использовал, он должен нести главную ответственность за выдачу России большевикам, другие партийные вожди также не могут быть оправданы. Умеренные социалисты, кадеты и другие не социалистические группы, - все они внесли свою долю в дело окончательной катастрофы, ибо в течение кризиса, взывавшего к их тесному сотрудничеству, они не сумели оставить свои партийные разногласия и со всею искренностью работать сообща ради спасения своей родины.
Социалисты, одержимые страхом перед контр-революцией, боялись принимать меры, которые одни только и могли сделать армию действительно боевой силой. С другой стороны, кадеты настаивали, и вполне справедливо, на восстановлении дисциплины в армии и на поддержании порядка в тылу. Но вместо того, чтобы попытаться корректностью своего поведения убедить социалистов в том, что последним нечего бояться дисциплинированной армии, они сошли с этого пути и создали впечатление, что они тайно работают в пользу контр-революции, в которой армия должна сыграть главную роль. К несчастью, партийные страсти слишком разгорелись для того, чтобы возможно было их обдуманное коллективное выступление против общего врага. Неспособность русских к дружной совместной работе даже тогда, когда на карте стоит судьба их родины, достигает степени почти национального дефекта. Как сказал мне однажды один из русских государственных деятелей, когда дюжина русских собирается за столом для обсуждения какого-нибудь важного вопроса, то они будут говорить целыми часами, не приходя ни к какому решению, а в заключение рассорятся друг с другом. Единственным членом правительства, который все время старался, но безуспешно, держать своих коллег на правильном пути и побуждал их вести твердую, устойчивую политику, был Терещенко. Не принадлежа ни к какой партии, он думал только о своей родине; однако под влиянием своей несчастной веры в Керенского, он держался слишком оптимистических взглядов на положение, а иногда внушал их и мне. Только тогда, когда уже было слишком поздно, он понял, как слаб тот тростник, на который вздумал опираться его любимый вождь.
С другой стороны, большевики составляли компактное меньшинство решительных людей, которые знали, чего они хотели и как этого достигнуть. Кроме того, на их стороне было превосходство ума, а с помощью своих германских покровителей они проявили организационный талант, которого у них сначала не предполагали. Как ни велико мое отвращение к их террористическим методам, и как ни оплакиваю я разрушение и нищету, в которую они ввергли свою страну, однако я охотно соглашаюсь с тем, что и Ленин и Троцкий необыкновенные люди. Министры, в руки которых Россия отдала свою судьбу, оказались все слабыми и неспособными, а теперь, в силу какого-то жестокого поворота судьбы, единственные два действительно сильные человека, которых она создала в течение войны, были предназначены для того, чтобы довершить ее разорение. Однако, когда они пришли к власти, то они были еще неизвестными величинами, и никто не ожидал, что они долго продержатся на своих постах. Перспективы были столь темны, что можно было только пробираться ощупью, во тьме. Я записывал только свои общие впечатления о настоящем, не пытаясь предугадать будущее, и, как это видно из нижеследующих моих извлечений из дневника, эти впечатления не всегда были правильны.
