Исаак Дойчер - Троцкий. Изгнанный пророк. 1929-1940
Именно второй курс события изберут через двадцать — двадцать пять лет, когда преемники Сталина начнут нехотя, но не безошибочно приводить нормы распределения в более близкое соответствие с социалистической системой собственности. Гипотеза Троцкого о подъеме нового класса собственников в этом свете представляется без нужды пессимистической, хоть она и отражает ситуацию, в которой соотношение сил сильно и опасно перевешивало в сторону антисоциалистических элементов. И все же, несмотря на пессимизм, анализ динамических противоречий постреволюционного государства, сделанный Троцким, все еще предлагает наилучшую путеводную нить к последующей социальной эволюции.
Именно против «жадной, лживой и циничной касты правителей», против зародышей нового класса собственников Троцкий сформулировал свою программу «политической революции» в СССР. «Мирного исхода не будет, — писал он. — Советская бюрократия не сдаст свои позиции без борьбы… ни один дьявол еще не отрезал добровольно свои когти». «Пролетариат отсталой страны осужден совершить первую социалистическую революцию. За эту историческую привилегию он обязан, как это очевидно, заплатить второй, дополнительной революцией — против бюрократического абсолютизма». Он проповедовал «политическую, не социальную революцию», т. е. революцию, которая свергнет сталинскую систему правления, но не изменит существующих отношений собственности.
Это содержало совершенно новые перспективы: марксисты никогда не воображали, что после социалистической революции им вновь придется призывать рабочих к восстанию, ибо они считали само собой разумеющимся, что государство трудящихся может быть только пролетарской демократией. Сейчас история показала, что это не так и что в точности, как буржуазный порядок развивает различные формы правления, монархическую и республиканскую, конституционную и автократическую, так и государство трудящихся масс может существовать в различных политических формах, меняющихся от бюрократического абсолютизма до правления в форме демократических Советов. И точно как французская буржуазия была вынуждена дополнить социальную революцию 1789–1793 годов политическими революциями 1830-го и 1848 годов, в которых сменились правящие группы и методы правления, но не экономическая структура общества, — так, утверждал Троцкий, рабочий класс также должен «дополнить» Октябрьскую революцию. Буржуазия действовала в соответствии со своими классовыми интересами, когда защищала свои права от абсолютных правителей; и рабочий класс также будет законно действовать, освобождая собственное государство от хватки деспота. Политическая революция такого рода, конечно, не имела ничего общего с террористическим актом: «Индивидуальный террор есть оружие нетерпеливых и отчаявшихся личностей, чаще всего принадлежащих молодому поколению самой бюрократии». Для марксистов было аксиомой то, что они ведут свою революцию только при открытой поддержке большинства рабочих. Поэтому Троцкий выступил не с призывом к немедленному действию, ибо, поскольку рабочие видели в бюрократии «караульного над их завоеваниями», они не могли восстать против него. Троцкий продвигал идею, не лозунг, революции; он предлагал долгосрочную ориентацию на борьбу против сталинизма, а не руководство к прямым действиям.
Вот как он формулировал программу этой революции:
«Вопрос о замене одной существующей клики на другую не стоит, но речь идет о смене самих методов управления экономикой. Бюрократическая диктатура должна уступить место советской демократии. Восстановление права на критику и настоящей свободы выбора — необходимое условие дальнейшего развития страны. Это предполагает возобновление свобод советских партий, начиная с партии большевиков, и возрождение профсоюзов. Внесение демократии в промышленность означает радикальный пересмотр планов в интересах трудящихся. Свободное обсуждение экономических проблем увеличит накладные расходы на бюрократические ошибки и зигзаги. Расходы на дорогостоящие игрушки — Дворцы Советов, новые театры, впечатляющие линии метро — будут прекращены в пользу жилья для рабочих. „Буржуазные нормы распределения“ будут ограничены в пределах строгой необходимости и по мере роста общественного благосостояния уступят место социалистическому равенству. Немедленно будут отменены все ранги. Мишура наград пойдет в плавильную печь. Молодежь получит возможность свободно дышать, критиковать, совершать ошибки и расти. Наука и искусство освободятся от своих цепей. И наконец, международная политика вернется к традициям революционного интернационализма».
Он повторил все эти знакомые пожелания периода, когда он еще стоял за реформы. Только в один пункт он внес изменение — а именно в требование «настоящей свободы выборов». В этом пункте, однако, он столкнулся с дилеммой: отверг принцип однопартийности, но не выступал за абсолютную свободу партий. Возвращаясь к формуле до 1921 года, он говорил о «возрождении свободы советских партий», т. е. партий, «стоявших на платформе Октябрьской революции». Но кто будет определять, которые из них «советские партии», а которые — нет? Например, будет ли разрешено меньшевикам пользоваться благами «возрожденной» свободы? Он оставил эти вопросы нерешенными, несомненно, потому, что считал, что их нельзя решить заранее, в отрыве от обстоятельств. Подобным же образом он проявлял осторожность в вопросе о равенстве при дискуссиях: он не говорил ни о какой «отмене» «буржуазных норм распределения» — их надо было сохранять, но только «в пределах строгой необходимости»; и их надо делить постепенно, «с ростом общественного благосостояния». Политическая революция, таким образом, оставляла некоторые привилегии менеджерам, администраторам, спецам и квалифицированным рабочим. То, что он предлагал, это резкое сокращение, но не уничтожение бюрократических и управленческих привилегий.
Свыше четверти столетия прошло после появления этой формулы, а его программа осталась актуальной. И большинство ее идей вновь появилось в постсталинистском реформаторском движении. Но тут надо задать вопрос: настаивая на необходимости политической революции в СССР, не был ли Троцкий слишком догматичен в своем мнении о перспективе и не против ли своего же совета дал «слишком законченное определение незаконченному процессу». Из содержания «Преданной революции» ясно, что он не видел шанса для какой-либо реформы сверху, и действительно при его жизни и в оставшуюся часть сталинской эры этого шанса не было. Но в то время и в Советском Союзе не было шанса для какой-либо политической революции. Это был период тупика: было невозможно ни связать, ни развязать гордиев узел сталинизма. Любая программа перемен, будь она революционная либо реформистская, была иллюзорна. Но это не могло помешать таким бойцам, как Троцкий, заниматься поиском выхода. Он, однако, искал внутри замкнутого круга, который начали разрывать лишь потрясшие мир события много лет спустя. Когда это случилось, Советский Союз отошел от сталинизма через реформы сверху в первой инстанции. Что породило реформу, это именно те факторы, на которые ставил Троцкий: экономический прогресс, культурный рост масс и конец советской изоляции. Разрыв со сталинизмом мог быть лишь постепенным, потому что в конце сталинской эры не существовало и не могло существовать политической силы, способной и желающей действовать по-революционному. Кроме того, сквозь все первое десятилетие после Сталина «снизу» не возникло ни одного автономного и четкого массового движения даже за реформы. Поскольку сталинизм стал национальным и интернациональным анахронизмом, а разрыв с ним стал для Советского Союза исторической необходимостью, правящая клика сама была вынуждена взять на себя инициативу разрыва. Таким образом, по иронии истории сталинские эпигоны начали ликвидацию сталинизма и тем самым вопреки самим себе выполнили часть политического завещания Троцкого.[91]
