Жан Кормье - Че Гевара
Третье, чтобы были приняты все инициативы, позволяющие увековечить в памяти будущих поколений его жизнь и его пример.
В то же время Центральный Комитет нашей партии приказывает:
Первое: создать комиссию, состоящую из командантес Хуана Альмейды, Рамиро Вальдеса, Рохелио Асеведо и Альфонсо Сайаса под председательством первого названного, чтобы направлять и руководить всеми мероприятиями, предназначенными увековечить память команданте Эрнесто Гевары.
Второе: призвать народ в среду 8 октября, в 20 часов для торжественного бодрствования на площадь Революции, чтобы отдать почести незабвенному и героическому революционеру, павшему в бою.
Родина или смерть!
Мы победим!»
18-го по телевидению Фидель еще раз совершит свободный экскурс в геваристскую веру, а затем перейдет к Революции:
«(…) Че был из тех, кто сразу же вызывает любовь у всех, своей простотой, характером, природой, симпатией, личностью, оригинальностью — даже, когда не знают других особенных качеств, которые еще более его характеризуют (…) Его многоохватный ум был способен уверенно справиться с любой задачей во всех областях (…) Че пал, защищая не какие-то чужие интересы, чужие дела, а дело угнетенных этого континента; дело, за которое Че умер, является защитой униженных на этой земле (…) Че стал символом Человека. Он довел до самого высокого выражения революционный стоицизм, самопожертвование, боевой дух, чувство революционного труда. Он довел идеи марксизма-ленинизма до их самого чистого, самого революционного выражения (…) В его сердце и сознании больше не было ни знамен, ни несправедливости, ни шовинизма, ни эгоизма. Он был готов пролить свою благородную кровь за судьбу любого народа непосредственно, не колеблясь (…)»
Бениньо — Дариэль Аларкон Рамирес, юноша семнадцати лет, который впервые увидел барбудос, вышедших январским днем 1957 года на его поместье у Ла-Плата, и с того времени оставался неколебимо рядом с Че в хорошие или плохие моменты, — произносит другое надгробное слово. Своими собственными словами, с меньшим пафосом, чем у Фиделя, более интимными, более суровыми, воскрешая память о борце. Его миссия в Боливии была подготовить пути для различных действующих групп, проход для бразильца, для аргентинцев, к своим странам, куда они должны были проникнуть, после подготовки, начиная с декабря 1966 года, как было предусмотрено. Он не смог это выполнить. Став вновь крестьянином, он принимает нас в своем доме на окраине Гаваны, в месте, называемом «Сьерра-Маэстра», в котором уже несколько лет живут советские специалисты.
— Десять лет я провел с Че. Он был самым прекрасным зеркалом, в котором можно было бы увидеть себя. Его пример заставляет меня сохранять четкую линию. Он был одарен невероятным хладнокровием. Как и многим другим, мне случалось думать о том, чтобы сохранить свою жизнь в самые напряженные моменты боя, Че — никогда. Он действовал в зависимости от действий других. Он был их щитом, как интеллектуальным, так и физическим.
Я вспоминаю 5 мая 1967 года. В бою Че в трех метрах от меня, я оказываюсь перед тремя солдатами с малым количеством боеприпасов. Я пронзаю ногу первому в восьмидесяти метрах, он вопит: «Моя нога!» Я убиваю второго, лейтенанта, который храбро появился и не оставил мне никаких сомнений, так же я продырявил третьего, очень молодого. Это далось мне с трудом, но было он или я. После чего, подняв глаза, я повернулся. Че спокойно курил трубку: «Я не стал вмешиваться, я знал, что ты их перестреляешь сам…»
Позднее, 25 июля, Че мне прокричал: «Не стреляй! Они не опасны, они нас не увидели!». Много раз он мешал нам открыть огонь, чтобы не убивать бесполезно. Это точно, мы могли бы уничтожить намного больше солдат. На расстоянии трудно сказать, кто убийца, кто повинен. Как черепахи, мы имели наш панцирь, сделанный из нашего рюкзака, нашего пота и нашей грязи. И в наших ороговевших подошвах тысячи колючек и других мерзостей. Че настаивал также, чтобы с пленными обращались с уважением. Жизнь этого человека бесценна. Я вам говорю, что его мысль была в Космосе раньше, чем русские или американцы ступили на Луну.
— Если нужно было сохранить только одно представление о Че, как послание от него? — Бениньо задумывается. — В Боливии во время уроков политики, которые он нам давал в лагере, где утверждал, что все члены герильи были боливийцами, так же как мы были бы перуанцами, если бы мы попробовали освобождать Перу, — он нам говорил о борьбе ирландцев за свое освобождение: «…их борьба такая же, как борьба народов Америки и Вьетнама, она направлена против общего врага — империализма». Он нам объяснял свою идею такими словами: «Человек должен идти с головой, повернутой к солнцу. Чтобы оно обжигало его своим достоинством. Если человек опускает голову, он теряет свое достоинство».
Подталкиваемый своими идеалами, а также своими познаниями, маленький кондотьер, как он сам себя называл, имел ли он шанс преуспеть в своем личном проекте освободить Латинскую Америку от североамериканского ига и сделать из родин-служанок — одну великую Родину? Режи Дебрэй, который после того как был приговорен к тридцати годам тюрьмы, был амнистирован 24 января 1970 года генералом Ж. Ж. Торе-сом, — имеет свое мнение по этому вопросу:
«Чтобы пятьдесят герильеро, изолированных в природе, не потеряв своей глубокой простоты и своей естественной шутливости, могли бы, наметив себе как цель последней войны, окончательное освобождение континента с примерно тремястами миллионами жителей — только те, кто изучил оригинальные исторические парадоксы Латинской Америки, кто помнит, как горстка людей смогла победить Америку, идя за спиной Писсарро и Кортеса, как другая горстка людей смогла освободить ее половину, идя за Боливаром и Сен-Марти-ном, — только эти люди, скажем мы, знают, что довольно неосторожно высмеивать амбиции такого рода.
В 1967 году она могла показаться непомерной и величественной, не существуй еще четкого намеченного плана, не определенной детализированной программы, а также импровизированной мечты, построенной на словах над пустотой. (…)
Таким же образом, когда колонна Фиделя достигла своей максимальной численности, от нее отделилась колонна Рауля, чтобы открыть второй фронт на севере провинции Ориенте, затем отделилась колонна Альмейды в предместьях Сантьяго, затем в августе 1958 колонны Че и Камило около Лас-Виллас. Таким же образом должны были отделиться от колонны Ньянкауасу, когда она достигла бы своей высшей точки, маленькая колонна для второго боливийского фронта у Чапаре, на севере Кочабамбы, затем другая, чтобы открыть третий фронт у Альто Бени, на север от Ла-Пас. Обе уже имели своих ответственных, вырисовывавшихся в лоне герильи. Ансамбль этих трех образовавшихся фронтов представил бы центральный боливийский очаг, во вторую очередь вышли бы различные колонны к соседним странам, одна — в направлении Перу, имея, как центральное ядро, перуанских товарищей, уже имеющихся в колонне, соединилась бы с базой герильи, внедренной в департаменте Айакучо, на юго-западе Перу. В направлении Аргентины передвигалась бы другая латиноамериканская колонна, состоящая в большинстве из аргентинцев, более важная, без сомнения, чем предыдущая, и во главе которой, по всей видимости, пришлось бы встать Че в нужное время. Так не будем забывать: вместе с Кубой Аргентина была для Че любимой родиной, постоянной мечтой его жизни, и, возможно, тайной целью всех его демаршей, маршей и контрмаршей.
