Виктор Конецкий - Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
Ваши «Вчерашние заботы» когда-нибудь назовут «энциклопедией советско-морской жизни». В Ваших книгах прекрасно отпечаталось время, и с годами этот временной настой будет становиться только крепче.
Вместе с тем, в Ваши книги — как в любое другое добропорядочное произведение искусства — входишь как в художественную галерею с классическими полотнами, не в смысле их музейности, а как в мир, в хорошем значении этого слова отфильтрованный, пропущенный сквозь душу художника (вот взял же человек на себя труд!), очищенный от жутких изломов, безобразных крайностей проявления «действительности», от дикой эмпирической стихии. Только сильный человек может сдерживать этот напор, не спеша поделиться с читателем теми «жизненными впечатлениями», которыми тот и так сыт по собственному опыту.
Мне кажется, я понимаю, почему Вы молчите как писатель все эти последние годы, как молчат, впрочем, все оставшиеся настоящими. Нынешнее наше существование невозможно описать; то, что нас окружает, даже не тянет на понятие «действительность» — так, какая-то метафизическая дрянь, какой-то полукосмический мусор… И что же мы имеем в остатке? Всего-навсего то, что можно определить как благодатную роль предполагаемых обстоятельств, устойчивости стен и крыши. Вот и все уроки всех октябрей и августов. И здесь, между прочим, очень оцениваешь «рутинное» искусство, поскольку во всех поползновениях на авангард уже чуешь начало некой логической цепи, в конце которой маячат непременные вопли, истерические ржания и пальба по всяческим мишеням…
И. Н. Карясова
Москва. 31.05.95
Надо сказать, что при чтении ваших книг меня давно мучит вопрос об искренности и откровенности, о факте и вымысле. Насколько же совпадает Виктор Викторович путевых заметок с их автором. По-моему, Вам удается пока балансировать на черте, переходить которую нельзя. Я знаю один только срыв. Речь шла о треугольнике: Степан — молодая особа — и вы. Там Вы выдали женщину, что делать нельзя. Вы сами это знаете. Я тогда очень сердилась на Вас, но подумала, что, может быть, Вы поставили себя в вымышленные обстоятельства или Ваш лирический герой не 1:1 к автору. Если это выдумано, то Вы себя очернили. С этим приходится сталкиваться. Возьмите «Волшебный рог Оберона» Катаева. Из обломков разбитой жизни выглядывает препротивная физиономия маленького эгоиста, который не смог вырасти в бравого прапора 1-ой Мировой, а уж тем более не смог стать большим писателем. По-моему, нельзя переходить черту, за которой ты для своего читателя, который тебя любит, — подлец. Это ведь ужасное расстройство. Я тогда не читала Вас несколько лет. Впрочем, все это очень субъективно воспринимается. Читатель очень разный.
Читала «Мореплаватель» Олега Базунова в «Новом мире». Акварельные краски в описании Крюкова канала смутно напомнили мне мою ленинградскую юность…
Л. Нежинская
Киев. 1995
К стыду своему должен признаться, что книги Конецкого вошли в мою жизнь гораздо позже, чем у моих сверстников. Объяснение этому (но не оправдание) достаточно простое: приехав из Барнаула в 1966 году в Ленинград после средней школы «учиться на штурмана» в знаменитую «Макаровку», Ленинградское высшее инженерное морское училище (ЛВИМУ), первые годы своей курсантской жизни в столичном городе все свое свободное время я тратил на его изучение. Будущая жизнь моряка не предполагала длительного пребывания на берегу, это было ясно даже провинциалу, и я уже тогда старался взять от земной жизни максимум возможного. Да и уверенности в том, что останусь плавать в Балтийском пароходстве, тоже не было никакой. Надо ли напоминать послевоенному поколению, что такое иногородний и что такое прописка в Ленинграде? Так и получилось: по окончании училища по распределению поехал в Архангельск, где и проработал 20 лет.
В годы учебы имя В. В. Конецкого впервые всплыло в курсантских разговорах после выхода его книги «Соленый лед». Говорили, что это один из тех писателей, кто пишет о море совершенно нетрадиционным языком. Говорили, что юмор его произведений таков, что долго не можешь отдышаться от смеха, читая о похождениях его героев… Вышедшие к тому времени на экраны фильмы «Полосатый рейс», «Путь к причалу» и «Тридцать три» по сценариям Виктора Викторовича были просмотрены не единожды, но разве в том возрасте нас интересовали такие подробности, как фамилия сценариста? В лучшем случае мы знали фамилию режиссера, поставившего фильм, да актеров — исполнителей главных ролей.
Прошло достаточно много лет, прежде чем мне удалось прочесть «Завтрашние заботы». И попалась эта книга мне именно в арктическом рейсе из Архангельска в Игарку. Тогда меня поразило не просто совпадение обстановки нашего реального рейса с той, которая была в книге. Впервые в моих руках была повесть, написанная про современную жизнь моряков торгового флота, — тема, которую настолько редко затрагивали тогда писатели и журналисты, что можно было по пальцам одной руки пересчитать более или менее значимые и правдивые произведения об этом. По силе произведенного впечатления «Завтрашние заботы» можно было сравнить, пожалуй, лишь с «Тремя минутами молчания», которые, к слову, также случайно попали мне в руки.
В том рейсе я и дал себе слово постараться перечитать все, что было написано Конецким. Судовые передвижные библиотеки мало располагали к этому (все мало-мальски интересные книги загадочным образом в рейсе куда-то исчезали), поэтому все надежды были на ближайший отпуск. Но судьбе угодно было поступить со мною по-другому.
1 мая 1982 года теплоход, на котором я работал старпомом, шел из Бремена в Ленинград с грузом труб большого диаметра в трюмах и на палубе для строительства знаменитого в те годы трубопровода Уренгой — Помары — Ужгород. Северное море штормило, волна была попутной, и теплоход все сильнее и сильнее раскачивало, создавая реальную угрозу для палубного груза: войди мы в резонансную качку, никакие крепления не выдержали бы возникающих нагрузок. Но до мыса Скаген оставалось не более двух часов хода, а после поворота судно входило в пролив Каттегат и было бы прикрыто берегом и от качки, и от ветра. Это желание побыстрее уйти от шторма, видимо, и оказалось решающим для капитана. Он не стал сбавлять ход для выхода из опасной зоны резонанса, и очень скоро наступили последствия такого решения: при очередном сильном крене крепления труб на крышке одного из трюмов полопались, и все трубы с этого места посыпались за борт.
С приходом в Ленинград, как и положено, капитану порта был подан морской протест и оформлены все необходимые документы. Я уходил в плановый отпуск и сдал все дела новому старшему помощнику капитана. Уже дома через несколько недель узнал, что приказом по пароходству капитану и мне, как отвечающему за крепление палубного груза, был объявлен выговор и с каждого из нас была удержана треть заработной платы. Обычная практика тех лет, типичный случай: сколько подобных воспоминаний у любого из штурманов, кто дослужился хотя бы до старшего помощника капитана. Но не типичным оказалось время событий. Это был, напомню, 82-й год, когда шла очередная волна наведения порядка в стране. Днем на улице, в магазинных очередях, в других общественных местах, даже банях, проверяли, на каком основании люди в рабочее время не на рабочем месте. Тогда же были созданы транспортные прокуратуры, которые были призваны навести порядок на всех видах транспорта…
