Максим Чертанов - Эйнштейн
В апреле Леон Уотерс пригласил Эйнштейна позировать скульптору Сергею Конёнкову. Тот был с Эйнштейном немного знаком и раньше — через Марго, знакомую с женой Конёнкова Маргаритой. Из России Конёнковы в 1923 году выехали для участия в выставке советского искусства в Америке и не вернулись. Маргарита Ивановна Воронцова-Конёнкова родилась в 1896 году в Сарапуле в семье присяжного поверенного, окончила женскую гимназию, потом юридические курсы в Москве, за Конёнкова вышла в 1922 году. Красивая, блистательная женщина, в свое время флиртовала с Шаляпиным и другими знаменитостями, отлично говорила по-английски, очень бойкая, абсолютно светская дама. Из ее воспоминаний об Эйнштейне: «Он был удивительно скромным человеком, не любил официальных собраний, в шутку говорил, что известен своими пышными волосами. Когда Сергей Тимофеевич работал над портретом Эйнштейна, тот был очень оживлен, увлеченно рассказывал о теории относительности. Я очень внимательно слушала, но много понять не могла. Мое внимание поощряло его, он брал лист бумаги и, стараясь объяснить свою мысль, делал рисунки и схемы. Иногда объяснения меняли свой характер, приобретали шутливую форму — в такую минуту был исполнен наш совместный рисунок — портрет Эйнштейна, — и он тут же придумал ему имя: Альма, то есть Альберт и Маргарита». По этим словам можно судить, что «Альберт и Маргарита» сразу стали друг к другу неравнодушны, но о развитии их связи нам ничего не известно, так как доступна лишь часть их переписки, относящаяся к более позднему периоду. Исходя из опыта с Милевой и Эльзой, ему нужно было какое-то время на «раскачку»; возможно, и в данном случае было так.
На Пасху он выступал в оперном театре на Манхэттене, призывая евреев дружить с арабами: поводом стало то, что Союз сионистов-ревизионистов Жаботинского откололся от Всемирной сионистской организации. В 1932 году Эйнштейн писал Эдварду Фриду: «Еврейская иммиграция в Палестину в определенных пределах не может никому причинить вреда». Но Жаботинский по-прежнему не хотел признавать пределов, считая, что евреи должны селиться по всей Палестине, а не только к западу от Иордана. Был он крайне правым в экономике и политике; Эйнштейн, всегда его не любивший, теперь называл его фашистом. Из письма сионисту Бенишу Эпштейну: «Ревизионисты заимствовали от фашистов методы, которые мне глубоко претят, и используют их, чтобы служить интересам тех, кто, владея средствами производства, делает бесправными бедных». И теперь Эйнштейн заявил, что ревизионизм — «наш злейший враг», «воплощение злых сил, которые Моисей пророчески отверг, когда создавал свои законы».
В начале мая с женой, Марго и Марьяновым отправился на Бермудские острова, там подали заявку на постоянную визу и по возвращении получили ее. 15 мая Эйнштейн получил медаль Франклина — награду за научные и технические достижения, вручаемую Институтом Франклина в Филадельфии; его приглашали с женой, но Эльза уже почти никуда ездить не могла: отказывали почки. На лето перебрались в коттедж в местечке Олд-Лайм в устье реки Коннектикут. Соседка, миссис Копп, рассказывала, что видела Эйнштейна каждый день: играл на скрипке, плавал на «Барахле», оно постоянно садилось на мель, и его вытаскивали. «Его жена была очаровательна, но я не могла понять их отношений. Она была скорее прислугой, охранником, следившим, чтобы он ел, чтобы не замерз. Он же с ума сходил по своей лодке».
Тем летом он писал Майе в Италию: «…здесь, на даче, я наслаждаюсь завидной свободой. Самое прекрасное — это ходить на яхте… Но скоро окончится лето, и на смену ему придет утонченный Принстон с его тепличной ученостью. Однако в этом тоже есть своя прелесть, тем более что теперь у нас там будет собственный домик…» Жаловался, что работа идет тяжело: «В принципиальных вопросах физики мы находимся сейчас в той стадии, когда идут ощупью, когда один не верит в то, на что другой возлагает главные надежды». 17 июня, Шрёдингеру: «Вы, конечно, улыбаетесь и думаете, что когдатошний молодой еретик превратился в старого фанатика…» 20 июня получил почетную докторскую степень в Гарварде — Эльза опять не смогла с ним ехать. А 29 июня Геббельс заявил, что Германии евреи не нужны и что высказывания некоторых немцев типа «еврей — тоже человек» нелепы.
15 сентября 1935 года Геринг провозгласил «Нюрнбергские законы». Первый вводил различие между «гражданами рейха» и «принадлежащими к государству» (только «истинные немцы» могли пользоваться правами гражданина). Второй запрещал браки и секс между евреями и немцами. В ноябре того же года евреи в Германии были лишены избирательных прав. Вообразите, «Юдише рундшау» приветствовал новые меры: «Германия… отвечает требованиям Всемирного сионистского конгресса, объявляя евреев национальным меньшинством. Как только евреи официально станут национальным меньшинством, снова будут установлены нормальные отношения между немцами и евреями. Новые законы предоставляют евреям в Германии свою культурную жизнь, свою национальную жизнь. В будущем они получат право создавать свои школы, театры…» Что это — невообразимая глупость (а где же интеллект ашкенази?) или вековой еврейский страх (может, если мы будем сидеть тихонечко и их не ругать, нас не тронут)?
В сентябре состоялся переезд, о котором Эйнштейн писал Майе: купили дом 112 по Мерсер-стрит: двухэтажный, очень обыкновенный. Бернард Коэн, посетивший Эйнштейна незадолго до смерти, описал его кабинет: «Веселая комната на втором этаже в задней части дома… По двум стенам от пола до потолка шли книжные полки, и был большой низкий стол, загруженный блокнотами, карандашами, безделушками, книгами и коллекцией прокуренных трубок. Был фонограф… Третья стена занята большим окном, на четвертой — портреты Фарадея и Максвелла». До института опять было недалеко, Эйнштейн ходил пешком, а если нездоровилось или была плохая погода, ехал на институтском автобусе. Машину, как ни уговаривали, не купил и учиться водить отказывался. Потихоньку превращался в эксцентричного старика, хотя был не так уж стар. Как пишет Зелиг, зимой Эйнштейн носил вязаную шапку, летом — полотняную панаму. «Обувался он в сандалии; если было тепло, носки не надевал. Длинные развевающиеся волосы в прохладную погоду Эйнштейн прикрывал красно-белым шарфом, завязывая его под подбородком». Вел размеренную жизнь, по-стариковски спал днем, мог проспать три-четыре часа. Утром разбирал почту, работал, после обеда иногда еще немного работал, но больше читал, играл на скрипке редко, чаще слушал пластинки или шел в гости — один, без Эльзы: та почти не вставала.
Общественных нагрузок ему все было мало — с философами Джоном Дьюи и Элвином Джонсоном вступил в Международную лигу за академическую свободу. Хлопотал о присуждении Нобелевской премии мира Карлу Осецкому, которого несколько лет назад пытался вытащить из тюрьмы; теперь тот был в концлагере. (В 1936-м Осецкому присудили эту премию, Геринг предложил свободу в обмен на отказ от нее, Осецкий не согласился и умер в лагере в мае 1938 года.) В 1937-м Гитлер постановил, что ни один немец не имеет больше права принимать Нобелевские премии.
