Елена Булгакова - Дневник Елены Булгаковой
…Да, милый мой, ненаглядный Шурочка, конечно, вы бы вцепились с Мишей друг в друга, настолько у вас много общих интересов, вкусов, мыслей. Ты знаешь, он очень любил слушать мои рассказы о детстве, о нашей семье. Я всегда считала папу энциклопедией, в которой все можно узнать. Миша тоже был таким же всеведущим. Теперь я вижу, что и ты такой. Это изумительно. И, конечно, если бы после войны, или вернее именно в военные годы главным образом, — мне не пришлось со многим расстаться из Мишиной библиотеки, ты бы поразился, сколько там было книг для тебя! Я буду искать «Старые годы» для тебя, родненький, обязательно буду. А Забелина было, конечно, два тома. И его буду искать. Я и сейчас уже ходила и спрашивала по лавкам — нет ли чего в этом роде, но пока что ничего не нашлось.
24 марта 1961 г.
За это время я слушала (сидя в директорской ложе Большого театра, где, бывало, сиживали мы постоянно с Мишей в то время, когда он работал в Большом) два раза оперы под дирижерством Мелика — «Кармен» и «Аиду». Получила громадное наслаждение, главным образом, от музыки, от Мелика, он удивительно талантлив, музыкален, артистичен. Оркестр под его управлением живет особенно интенсивно. «Аида» доставила мне невероятную радость. Во-первых, эту оперу я слушала с Мишей много раз, он ее любил, и в первый раз, когда мы только что познакомились с Мишей и он сказал мне: «Пойдемте на «Аиду»». Встретились под первой колонной слева. А в театре, в первом ряду справа (где сидели Карик с Алисой) он сказал во время увертюры: «В особенно любимых местах я пожму вам пальцы…» По-видимому, вся музыка была особенно любимая.
Е. С. Булгакова. Начало 60-х годов
19 июня 1961 г.
Я тоже все время болею вопросом относительно Мишиного архива, моего личного архива, остатков Олиного, маминого! Когда был жив Женичка — твое подобие в полном смысле слова, такой же страстный собиратель, такой же аккуратист и педант в лучшем смысле слова (прости за повтор, не нашла другого выражения), я была спокойна: все оставляю ему, и казалось, что потом он передаст своему сыну… так мечталось. Но его нет. Сергей, при всей своей любви к Мише, как к человеку и писателю, — совсем другого склада человек, он — необычайно энергичен, деятелен, но не способен кропотливо сидеть над чем-нибудь, собирать, перебирать, классифицировать и т. д. Он требует немедленного результата своей работы, он непоседлив, очень умеет работать и заставлять работать других, так как работает вместе с ними, беря на себя самую трудную часть работы. Но он не архивариус, как меня дразнил Федя Михальский, когда я одно время работала в музее МХАТ. Он даже переделал меня в афишариуса. Обо всем этом будем, конечно, много говорить с тобой, когда увидимся. А сейчас не думай об этом, а живи спокойно — жди встречи, тешь себя радостными мыслями.
27 октября 1968 г.
Мои дорогие Алиса и Карик! Когда я увидела ваше письмо, у меня в первую минуту промелькнула дикая мысль — Шура! Карик, ты написал адрес совершенно как Шура! Я очень обрадовалась вашему письму, давно не знала о вас ничего.
…Я как раз это последнее время занялась между делами тем, что перечитала все старые письма: и папины (начиная с 1922 года), и мамины, и Олины, и Шурины, так что была вся в прошлом. Я только не могу еще взяться за письма Женички, которых у меня громадное количество, больше всех, — они лежат связанные, подобранные одно к другому — как они приходили ко мне, но читать их я не могу. Но вот все остальное я прочитала, и плакала и смеялась — столько там полноты жизни! Там очень много и о тебе, Карик, и о Хенни — это в письмах дедушки и бабушки. Какие они были любящие баба и дед! как им дороги были и «перновские» и «московские» внуки! И у меня все это прошлое вдруг ожило в душе, мне стало казаться, что я могу сейчас написать или позвонить или сказать — и папе, и маме, и Оленьке и Шуре!.. Казалось, что все они около меня. Как хорошо, что сохранились все эти письма. Мои тоже и мама сохранила и Оленька. Я их тоже читала. И, знаете, что меня поразило, что я, молодая и, казалось бы, счастливая женщина, писала Оле в Америку, где она тогда (в 1922–23 году) была с МХАТом: ты знаешь, Оленька, я не могу объяснить, почему, но я очень тоскую, ведь я люблю Женю (отца), ведь я обожаю малыша (Женичку), но в душе все время тоска, я не вижу смысла в моей жизни, мне недостает чего-то. Надо наверно чем-то другим заполнить ее. Откуда были эти мысли? И чувства? И, читая их, я понимала, почему у меня была тогда такая смелость, такая решительность, что я порвала всю эту налаженную, внешне такую беспечную, счастливую жизнь, и ушла к Михаилу Афанасьевичу на бедность, на риск, на неизвестность.
Я, по-моему, говорила вам, как Миша как-то, очень легко, абсолютно без тени скучного нравоучения, говорил мальчикам моим за утренним кофе в один из воскресных дней, когда Женичка пришел к нам и мы, счастливая четверка, сидели за столом: «Дети, в жизни надо уметь рисковать… Вот, смотрите на маму вашу, она жила очень хорошо с вашим папой, но рискнула, пошла ко мне, бедняку, и вот поглядите, как сейчас нам хорошо…» И вдруг, Сергей малый, помешивая ложечкой кофе, задумчиво сказал: «Подожди, Потап, мама ведь может 'искнуть еще 'аз».
Потап выскочил из-за стола, красный, не зная, что ответить ему, мальчишке восьми лет.
Милые, вот как я расписалась сегодня, пишите и вы мне. Крепко целую вас и от себя и от всей семействы, как говорил Сережа в детстве.
Комментарии
Дневник
1933[18]
…взяли при обыске его дневники… — В заявлении на имя Председателя Совета Народных Комиссаров 24 июня 1926 г. М. А. Булгаков писал: «7 мая с. г. представителями ОГПУ у меня был произведен обыск (ордер 2287, дело 45), во время которого у меня были отобраны с соответствующим занесением в протокол следующие мои имеющие для меня громадную интимную ценность рукописи:
Повесть «Собачье сердце» в 2-х экземплярах и «Мой дневник» (3 тетради).
Убедительно прошу о возвращении мне их».
Л. Е. Белозерская-Булгакова в своих мемуарах (О, мед воспоминаний. Анн Арбор: Ардис, 1979. С. 28) об этом обыске рассказывала так:
«На пороге стояли двое штатских: человек в пенсне и просто невысокого роста человек — следователь Славкин и его помощник с обыском. Арендатор пришел в качестве понятого. Булгакова не было дома, и я забеспокоилась: как-то примет он приход «гостей», и попросила не приступать к обыску без хозяина, который вот-вот должен придти. Все прошли в комнату и сели. <…> И вдруг знакомый стук.
