Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека
Следующий обвал: рухнуло еще одно, самое главное дело его бездарно прожитой жизни — замечательная, плодотворная, спасительная дружба с Ефимовым.
Мир Довлатова рушится! Мало ему сомнений в своих рассказах — выходит, что и как человек он — говно на палочке! Причем все его книги, согласно Попову, — это «перечень улик». А потому ступеньки к славе оказываются для самого Довлатова, для его души ступеньками в ад. Все главные точки опоры уходят из-под ног. Полный моральный крах. Рухнуло и главное «строение» Довлатова — он сам! Пора кончать счеты с жизнью. Единственный выход — в смерть.
Так улетай же! чем скорей, тем лучше.
Прямое ощущение почти физической расправы! Ну, точь-в-точь Сальери (пушкинский). Как будто Попов лично вершит правосудие над давно покойным Довлатовым и еще раз убивает, добивает его.
Никогда, никогда на моей памяти не выходил еще в этом популярном сериале ЖЗЛ такой откровенный трэш — на таком удручающе низком уровне. Сплошь передерги, вранье и поклеп, а вдобавок — откровенная халтура. Либо автор на старости лет впал в маразм и разучился писать? Или его сломил и сломал хронический недуг — испепеляющая ненависть к Довлатову? В любом случае, Попов взял работу выше своей квалификации.
И вспоминается мне ленинградский журнал «Аврора», где я работала редактором прозы. Год, наверно, 71-й. Сидим мы в отделе прозы вместе с заведующим Борей Никольским и решаем, что делать с подборкой малых рассказов Довлатова, которую я составила и очень хотела напечатать. Боря рассказы одобрил, подумал — через начальство не пройдет никак, Довлатов так и не научился писать «цензурно» — и сказал с досадой: «И вообще, зачем нам Довлатов, когда уже есть Попов!»
Тогда, Валера, ты писал отличные — иронические, парадоксальные, с богатым словесным декором и очень смешные — рассказы. Их приходилось пробивать, но в конце концов они появлялись в журнале. Ты был уже членом Союза писателей — в отличие от стороннего автора Довлатова. Что же с тобой, Валера, стряслось, с чего ты так слинял — из мастера прикольных гротесков в низкопробную мелочовку?
Пора закругляться. Давно пора. Тем более — это случай не для литературного анализа, но для психоанализа. Коим я, будучи писателем, не владею, а знаю только понаслышке, на общекультурном уровне и отношусь с известным сомнением, как и к любой другой симплификации. Однако в данном случае этот метод в самый раз и срабатывает, потому что «синдром Довлатова» у Валеры Попова достаточно прост, механика его элементарна и легко поддается именно психоанализу. Тем более этот «синдром Довлатова», проявленный в такой острой и неизлечимой форме у Попова, не просто присущ больше или меньше, иногда в латентной форме, но и выявлен нами у литературных сотоварищей Попова — Игоря Ефимова, Вики Беломлинской, Беллы Езерской, Людмилы Штерн и даже у бывшей Сережиной жены Аси Пекуровской и прочих малозаметных литераторов, которые сломались на ничтожном, с их точки зрения, Довлатове, парящем теперь в заоблачных высотах славы.
Они любить умеют только мертвых? Если бы! Эти даже мертвого ненавидят. Еще сильнее, чем живого.
Что вовсе не исключает «заговора обреченных» — вышеупомянутых маргинальных прозаиков во главе с паханом Игорем Ефимовым, от которого все они так или иначе зависели: они сплотились, чтобы оболгать и уничтожить Довлатова.
В том и фишка, которую Пушкин не просек: на одного Моцарта приходится не один Сальери, а множество сальери, и они пытаются взять числом, а не умением. Ну да, мыши кота на погост волокут. Метафора «Гулливер — лилипуты» также уместна и приемлема.
Владимир Соловьев
Tutto nel mondo e burla!
Есть мнение — но это только мнение, — что Довлатов был лучшим рассказчиком, чем писателем, и, несомненно, более изощренным выдумщиком. Это мнение довольно широко распространено среди слушателей его устных баек — хороших и шапочных знакомых, круг которых по естественным причинам стремительно убывает. Лучше других эту точку зрения озвучила и обосновала — мемуарно, филологически и психоаналитически — первая Сережина жена Ася Пекуровская. Собственно, начальная фраза этого абзаца есть раскавыченная цитата из ее, безусловно, талантливой, пусть и стилистически чересчур барочной книги, но это дело вкуса. Иногда возникает и не сразу проходит ощущение, что попал в анатомический театр, где патологоанатом препарирует труп Довлатова. Как в последнем фильме Сокурова, где Фауст колдует над мертвым телом в поисках души, но, как назло, все время натыкается на пенис. Ну и, конечно, незабвенный Сальери:
Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп.
Поверил я алгеброй гармонию.
Можно ли — и нужно ли? — рассматривать книгу Аси Пекуровской как «ответный выстрел», как это делает Валерий Попов, имея в виду образ Таси-Аси в повести Довлатова «Филиал»? Оставим этот вопрос открытым, хотя, по мне, это определение относится скорее к самому Валере, который, оборзев от зависти и ненависти, под прикрытием биографии Довлатова в ЖЗЛ сделал не просто ответный выстрел, но открыл стрельбу из тяжелых орудий по ничего не подозревающему покойнику, хотя особой меткостью стрелок не отличается: палит наугад, а потому мимо — Довлатов неуязвим. В отличие от Валеры, Ася Пекуровская, пусть и жесткачка, довольно искусно работает скальпелем, но ее литературоведческий анализ все-таки уступает психоаналитическому мастерству. Тем не менее я готов признать за некоторыми доподлинными Асиными историями преимущество перед художественно домысленными, отретушированными, искаженными рассказами Довлатова. Вот отчет Пекуровской об их совместном посещении Бродского после операции на сердце в больничной палате, где Сережа сообщает еле живому Осе, что Евтушенко выступил в защиту евреев:
— Если он «за», то я «против», — прошептал Бродский умирающим голосом.
Тот же диалог у Довлатова:
— Евтушенко выступил против колхозов…
— Если он «против», я — «за».
Есть ли смысл касаться причин, заставивших Довлатова пойти на это искажение реальности? Вот что пишет Лена Довлатова в ответ на мой запрос:
«Вольдемар, я не знаю, потому что не присутствовала при этом. Хотелось бы сказать, что она (Пекуровская) это сочинила, вернее, переиначила Сережин анекдот, потому что ей все время хочется рассказать Сережины истории по-своему, как бы „как было“. Зачем? Может быть, в этом случае она права, хотя очень уж ожидаемо. Бродский из упрямства даже против евреев, если Евтушенко — за. Ведь Сережа не потому, что защищал Бродского от антисемитского высказывания, придумал колхозы».
