Борис Носик - Швейцер
– Хорошие новости. Старший сын говорит, что они скоро будут в Париже. Помнишь, я тебе говорил? Давно пора! Младший сын? Тс-с-с... Беда, где-то он пропал в лагере...
Карл закашлялся, вздрагивая обрубком ноги, и слезы потекли у него по лицу. Совсем плох был старина Бегнер...
...Они простились, но разговор этот долго не шел у Швейцера из головы. Можно было бы подумать, что старый обрубок человека Карл Бегнер сошел с ума, если бы тот же самый бред не передавали теперь по радио ежедневно...
Через десять дней Швейцер поплыл обратно и в марте, ко всеобщему изумлению, вдруг объявился в Ламбарене. Вот как он описывал это свое путешествие:
«3 марта 1939 года на борту маленького речного парохода я снова вошел в устье реки Огове. С замирающим сердцем спрашивал я себя, какие события успеют разыграться до того времени, когда я снова выйду в море из устья реки. В последующие месяцы я употребил все больничные средства, покупая в Африке и заказывая в Европе запасы лекарств и других предметов первой необходимости».
Примерно в это время Швейцер получил роскошный конверт из Германии. Доктор Геббельс протягивал через моря руку дружбы доктору Швейцеру и звал его в гости. Доктор Швейцер разглядел доисторический волосяной покров и пятна крови на обезьяньей лапке доктора Геббельса и отверг его драгоценную дружбу. Письмо свое доктор Геббельс подписал, как и положено «истинному германцу»: «С германским приветом!» Доктор Швейцер не пожалел длинного слова, подписывая свой ответ: «С центральноафриканским приветом! Альберт Швейцер».
В сентябре доктору Швейцеру и его помощникам пришлось выписать из больницы всех, кто не был серьезно болен. «Мы пережили грустные дни, отсылая этих людей домой! Нам снова иснова приходилось отказывать настоятельным просьбам тех, кто, несмотря ни на что, хотел остаться с нами... Наконец, все они ушли, и душераздирающие сцены прекратились».
Пришлось также до минимума сократить количество операций, экономить лекарства и перевязочные средства. В сентябре была прервана всякая связь Ламбарене с внешним миром.
В марте 1940 года старая добрая «Бразза» была торпедирована и затонула так быстро, что почти никто не успел спастись. На борту ее погибла последняя партия лекарств, заказанная Швейцером в Европе. Потянулись долгие месяцы и годы беспрерывного изнурительного труда в условиях жесткой экономии и всеобщей подавленности. События, разнообразившие их тяжкую трудовую жизнь, были тоже не из числа приятных. Осенью 1940 года война, как и три десятка лет назад, пришла за Швейцером в Габон. Войска генерала де Голля сражались с вишистами за обладание Ламбарене. К счастью, командованию обеих сторон удалось договориться, и оно отдало приказ авиации не бомбить больницу Швейцера. Доктор вместе со своими помощниками заложил деревянные стены палат рифленым железом, и в палатах укрылись жители Ламбарене. С той же осени Габон поступил в распоряжение эмигрантского лондонского правительства Франции и, хотя он был теперь отрезан от Европейского континента, зато имел связь с Англией и Америкой, а иногда и со Швецией.
Когда немцы вторглись во Францию, мадам Швейцер добралась из Лозанны в Париж, где находились в это время Рена со своим мужем, старым эльзасским знакомым Швейцеров, органным мастером месье Эккертом, и их первым ребенком. В июне Эккерты влились в толпу беженцев, покидавших Париж. Рена писала в письме: «Около месяца мы жили на дорогах, спали по большей части в автомобиле и ели, что удастся найти».
В Лионе у Эккертов родился второй ребенок. Позднее мадам Швейцер удалось с огромным трудом выехать из Франции и пробраться через Португалию в Анголу, в Бельгийское Конго, а оттуда, наконец, в Ламбарене, где она, по выражению доктора, «появилась чудом» в августе 1941 года.
Швейцеру было шестьдесят четыре года, когда началась война. Только в семьдесят три года выбрался он снова на отдых в Кенигсфельд.
К началу войны с ним были его проверенные врачи и сестры – латышка Анна Вильдиканн, которая совсем недавно приехала сюда из Риги на второй срок, и Ладислав Гольдшмидт, который в 1938 году вернулся из отпуска, две молодые сестры-швейцарки, голландка Мария Лангедык и неизменная Эмма Хаускнехт, проработавшая без отпуска восемь военных и послевоенных лет.
Заботы, поглощавшие Швейцера в первые годы войны, – это заботы фермера и отца большущего семейства, которое надо кормить и в котором уже добрых три сотни ртов. Он закупает рис, освобождая местных торговцев от их запасов. Он не упускает рабочей силы, которая освободилась теперь на лесоразработках: надо укрепить сползающий берег у плантации, надо обложить камнями склон холма, чтобы не размывало улицы больничной деревни. Он должен предусмотреть возможность неурожая, не допустить, чтобы больница закрылась из-за голода, как закрылись уже в 1942 году миссионерские школы.
Как и в прежнюю войну, в джунглях разгулялись непуганые дикие слоны, загубившие много банановых плантаций. Как и в прежнюю войну, безжалостные полчища белых муравьев вторгались на обнищавшую землю.
Доктор занимался хозяйством, делал операции, вел прием. Елена сменяла на дежурстве сестер, помогала готовиться к операциям и лучше, чем обычно, справлялась с ламбаренским климатом. Швейцер отмечает, что ее помощь в войну была для них очень ценной. Ее, как и его, поддерживала мысль о том, что они могут лечить и спасать от боли в эти трагические годы войны, развязанной фашизмом.
В 1942 году прибыли первые посылки из Америки. Вскрывали их всей больницей. Наконец-то доктор получил операционные резиновые перчатки нужного размера!
Война продолжалась без конца, и работать становилось все труднее. Европейские служащие в Габоне работали без отпусков, и число белых пациентов госпиталя все время росло. Не хватало сестер. Эмма взяла на себя кухню, все хозяйство и сад. Врачи и сестры признавались друг другу, что по утрам они с большим трудом заставляют себя каждый раз взяться за работу.
Из Европы приходили безрадостные вести. Доктор узнал, что друг его Оскар Краус в концлагере. Родственники написали, что племянник Пьер-Поль в Бухенвальде и что они переправили ему туда книгу доктора «Из жизни и мыслей». Кто-то написал им, что прах профессора Бреслау выброшен из могилы, находившейся на «арийском» кладбище. Страшно было думать о том, что происходит в Германии, во Франции и дальше, на востоке, на территории стран, куда вторглись оккупанты...
Швейцер писал в одном из писем этого времени:
«Вести о том, что происходит в тюрьмах и концлагерях... повергают нас в ужас». ...И все же Швейцеру, вероятно, трудно было представить из своего далека масштабы бедствия. Миллионы, а не тысячи ни в чем не повинных людей глядели на мир из-за проволоки лагерей. Миллионы, а не тысячи солдат гибли теперь на фронтах. Германия, ведомая обезумевшими вождями, напала на Советскую Россию.
