Валентина Пашинина - Неизвестный Есенин
«Я видел Анатолия Луначарского, только что назначенного народным комиссаром просвещения, дошедшим до истерики и пославшим в партию отказ от какой-либо политической деятельности. Ленин с трудом отговорил его от этого решения». Так пишет Ю. Анненков.
Не прошла бесследно для Анатолия Васильевича и его инициатива с приглашением танцовщиц Айседоры и Ирмы Дункан. Ему приклеили еще один ярлык — «наша балерина». Кто удостоил его этим прозвищем? Послушаем «красных эмигрантов».
«О литературной пошлости Луначарского за рубежом была напечатана убийственная статья М.А. Алданова, разбирающая художественное (драматическое) творчество этого большевистского пошляка и пустозвона, кого сам Ленин называл «наша балерина», — пишет Роман Гуль.
Марк Алданов в статье о драматургии Луначарского приводит примеры действительно вопиющей пошлости, явленные миру «культурнейшего из большевиков». В частности, созданные им образы короля Дагобера и его дочери — красавицы Бланки из пьесы «Королевский брадобрей». «Король, натурально, желает изнасиловать свою дочь.
— Чего бы другого можно было ждать от короля?» — иронизирует Алданов. У него, как и у всей эмиграции, не находилось для Луначарского добрых слов: «Этот человек, живое воплощение бездарности, в России просматривает, разрешает, запрещает произведения Канта, Спинозы, Льва Толстого».
Как известно, в неграмотной России до 1917 года в культурной жизни главенствовала не книга, а театр. Луначарский покровительствовал и всячески поддерживал все новшества и реформы театров Станиславского, Мейерхольда, Таирова. И это явление особенно поразило приехавшую в Россию А. Дункан. В Берлине на вопросы репортеров — работают ли в Москве театры? — Айседора ответила: «Каждый день до сорока спектаклей! Мой великий друг Станиславский, глава художественного театра, с аппетитом ест бобовую кашу вместе со всей семьей, но вы бы видели, что он творит на сцене!»
А.В. Луначарский проявлял искренний интерес к идеям К.С. Станиславского о реорганизации Художественного театра. Он даже 25 августа 1921 года обратился к Ленину с запиской, которая кончалась словами, что если изложенные предложения не принять, то «театр будет положен в гроб».
Ленин аудиенции Луначарского не удостоил, а письменно ответил: «Принять никак не могу, т. к. болен. Все театры советую положить в гроб. Наркому просвещения надлежит заниматься не театром, а обучением грамоте».
С такой постановкой вопроса Луначарский не согласился и обходным путем добился в Политбюро постановления об ассигновании в 1 миллиард рублей на нужды театров. Ленин ответил взрывом негодования:
«Узнав от Каменева, что СНК единогласно принял совергпенно неприличное предложение Луначарского о сохранении Большой оперы и балета, предлагаю Политбюро постановить:
1. Поручить Президиуму ВЦИК отменить постановление СНК…
4. Вызвать Луначарского на пять минут для выслушивания последнего слова обвиняемого и поставить на вид (…), внесение и голосование таких постановлений впредь повлечет за собой со стороны ЦК более строгие меры. 12 января 1922 года.
Ленин».К счастью, этот раунд Луначарский выиграл. Большой театр тогда не был закрыт.
«Совершенно неприлично» проявил себя Анатолий Васильевич и с покровительством Вл. Маяковскому. В «Краткой литературной энциклопедии» (1967 г., т. 4) говорится: «Статьи Луначарского о Маяковском содействовали созданию атмосферы доброжелательности вокруг поэта-новатора», а тогда, в 1921 году, Ленин писал Луначарскому: «Как не стыдно голосовать за издание «150 000 000» Маяковского в 5000 экз.? Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков. А Луначарского сечь за футуризм. 6 мая 1921 года».
И в тот же день М.Н. Покровскому: «Т. Покровский! Паки и паки прошу Вас помочь в борьбе с футуризмом и т. п. Луначарский провел в коллегии (увы!) печатание «150 000 000» Маяковского. Нельзя ли это пресечь? Надо это пресечь. Условимся, чтобы не больше двух раз в год печатать этих футуристов и не более 1500 экз. Ленин».
В августе 1921 года страна хоронила Блока, своего лучшего поэта, умершего не столько от болезни, сколько от голода, а Луначарский (опять невпопад с установками и требованиями бюрократии) обращается через голову правительства с заявлением о правительственных пайках для Айседоры и ее приемной дочери. Обратился не по инстанциям, а непосредственно к Халатову, председателю комиссии по снабжению рабочих при народном комиссариате продовольствия:
«Дорогой товарищ! Обращаюсь к вам по вопросу совершенно исключительному.
Как вы знаете, мною приглашена была товарищ Дункан. Настроение ее очень хорошее и дружественное по отношению к нам, и она, безусловно, может быть нам полезна, но первым условием для ее полезной деятельности является питание. Вот почему я прошу установить для Дункан и ее ученицы два полных наркомовских пайка.
Нарком по просвещению Луначарский».Халатов тотчас жалуется Ленину. Ленин выговаривает Луначарскому. Слух о волоките с пайком доходит до Айседоры. Вот откуда ее великодушный отказ от пайка:
«Спасибо, но мне ничего не нужно, — сказала я Луначарскому, — я готова голодать вместе со всеми, только дайте мне тысячу мальчиков и девочек из самых бедных пролетарских семей, а я сделаю из них людей, которые будут достойны новой эпохи. И ничего, что вы бедны, это ничего, что вы голодны, мы все-таки будем танцевать!»
«Мы будем танцевать!» — ответил ей нарком Луначарский, протирая очки (слезы брызнули у него из глаз).
Нельзя не видеть, в какое унизительное положение был поставлен нарком, но что он мог сделать? Он выкручивался как мог.
После гибели Айседоры Луначарский напишет: «Личную свою жизнь она вела исключительно на привезенные доллары и никогда ни одной копейки от партии и правительства в этом отношении не получала. Это, конечно, не помешало нашей подлейшей реакционной обывателыцине называть ее «Дунька-коммунистка» и шипеть о том, что стареющая танцовщица продалась за сходную цену большевикам. Можно ответить только самым глубоким презрением по адресу подобных мелких негодяев».
К началу осени 1921 года положение в стране еще более ухудшилось. В рабочей среде начинались волнения. Положение Айседоры оказалось незавидным и весьма нелепым. Уехать ни с чем — значит, подвергнуть себя насмешкам. Оставаться и ждать? Но чего ждать в этих трудностях и неразберихе? В это самое время и разразился тот скандал, который впоследствии перечеркнет всю ее деятельность в России.
