Лидия Яновская - Записки о Михаиле Булгакове
Мало что прояснила публикация беседы В. Петелина с редактором издательства «Художественная литература» Анной Саакянц. Ответы редактора были уклончивы. Говорилось о том, что по тексту романа «встает много сложных вопросов», на которые ответят лишь будущие текстологи Булгакова; высказывалась благодарность работникам отдела рукописей «за большую помощь и чрезвычайно внимательное отношение к нашей работе»; а также некие полуупреки Елене Сергеевне: «Например, она заменяла характерное булгаковское "на левой (или на правой) руке у себя» на «по левую руку от себя"... Нарушение воли умершего автора недопустимо, — и потребовалась работа, чтобы восстановить подлинный текст. Но, повторяю, текстология романа "Мастер и Маргарита" — вопрос сложный — в силу того, что писатель не успел закончить работу над своей последней вещью. Так что этот роман еще ждет своего научного издания...» (Интервью неоднократно публиковалось в 70-е годы; цит. по книге: В. Петелин. Михаил Булгаков. Москва, 1989, с. 446—447.)
Мнение самого Петелина было более прямолинейным: «...В книжном варианте роман в художественном отношении значительно лучше» (там же, с. 445). В качестве примера В. Петелин приводил все ту же первую строку романа, по его мнению, зазвучавшую «лучше» в редакции 1973 года («Однажды весною, в час небывало жаркого заката...»), и сетовал на то, что в журнальной редакции «та же самая фраза звучит иначе, нет в ней той широты, эпичности, нет в ней стилистической музыкальности, что ли».
(Еще раз отмечу, что текстолог не имеет права руководствоваться своим вкусом и мнением о том, «как лучше». Впоследствии пришлось склониться к мысли, что Е. С. и здесь была права и что последний, авторский, булгаковский текст — как раз журнальный: «В час жаркого весеннего заката...»)
Но если даже представить себе, что вариант 1973 года «лучше», то откуда все-таки взялся другой вариант — в машинописи, подготовленной Еленой Сергеевной?
Такие загадки текстолог обыкновенно решает просто: обращается к рукописи, если таковая существует. В данном случае этот простой путь был недоступен: фонд Михаила
Булгакова в отделе рукописей Библиотеки имени Ленина, как помнит читатель, для меня был закрыт. Отрезанная от архива, я бесконечно листала свои старые выписки из черновых тетрадей романа. Увы, при жизни Е. С. я успела проштудировать лишь ранние и срединные (1929—1936) редакции...
Шли годы. Даже поставить вопрос о текстологии булгаковской прозы не удавалось. Я попробовала обратиться в журнал «Литературное обозрение» — тему нашли слишком неожиданной и странной; в «Литературную газету» (назову дату: август 1983 года) — меня просто выставили за дверь, поскольку сочли, что я предлагаю нечто крайне неприличное для добропорядочной газеты. С трудом удалось уговорить (не уговорить — уломать!) «Вопросы литературы»; здесь уже принятая маленькая рукопись пролежала еще полтора года. Только в 1987 году я смогла опубликовать фрагмент из своих «Записок текстолога» — статью «Публикуется Михаил Булгаков» («Вопросы литературы», 1987, № 1) — и поставить наконец публично вопрос о необходимости серьезного отношения к текстам Булгакова.
О романе «Мастер и Маргарита» в статье говорилось кратко: «В публикациях романа "Мастер и Маргарита" — разночтения. Это не удивительно: подготовка рукописи в печать — без автора — требует не только добросовестности и опыта текстолога, но и знания. Знания этого писателя: характера его описок, исправлений, вставок и вычерков, подчеркиваний, помет, знания подробностей его биографии, хода его мысли. В самых первых прочтениях ошибки почти неизбежны».
Поразительно, но на этот раз реакция была почти мгновенной. В моей пронизанной лучами мартовского солнца квартире прозвенел телефонный звонок. Приятный мужской голос сказал: «Вашу статью прочитали». Киевское издательство «Днипро» просило меня подготовить — и притом в самые сжатые сроки — двухтомник булгаковской прозы, в том числе роман «Мастер и Маргарита», непременно с текстологической сверкой. И в том же году я получила, впервые за много лет, доступ к необходимым рукописям.
Стояло лето 1987 года. Пора отпусков. Читальный зал отдела рукописей работал четыре дня в неделю. Изнемогая от трех выходных и жалея каждую минуту, я приходила до открытия. В середине дня молоденькая дежурная по читальному залу, слишком строгая от застенчивости, объявляла мне часовой перерыв. Она была права: ей нужно было обедать, а читальный зал в ее отсутствие следовало запереть. Я уходила на странный, тогда только-только устанавливавшийся мольбертами Арбат и, конечно, возвращалась до срока...
В журналах уже бурно шли булгаковские публикации, но архивный бум еще не начинался: никто не рвался сверять тексты. В читальном зале было пустынно; рабочие, стуча лестницей и громко переговариваясь, вешали новые шторы; от их простодушного шума еще глуше звучала тишина. Потом они уходили, я оставалась совсем одна и, разложив тексты Мастера на двух столах, склонялась то над одной рукописью, то над другой, то над третьей...
Собственно последняя редакция романа представлена в ОР БЛ—РГБ двумя рукописями.
Это, прежде всего, номер 562.10.2 — тяжелый, когда-то сброшюрованный, а потом разброшюрованный фолиант более чем в 500 листов — первый экземпляр полной и единственной перепечатки романа. Булгаков диктовал этот текст Ольге Бокшанской в мае — июне 1938 года. Потом до конца дней правил. Здесь поправки, вычерки и вставки прямо по тексту — густо, разновременно, противоречиво, то собственноручно, то — под диктовку — рукою Е. С. Вставки и наброски на полях. Вставки и наброски на обороте листов. Много вкладных листов — рукописных, под диктовку, рукою Е. С, и машинописных, под диктовку же, на ее машинке... На обложке надпись Елены Сергеевны: «Экземпляр с поправками во время болезни (1939— 1940) — под диктовку М. А. Булгакова мне».
Ольга, печатавшая роман, аккуратно нумеровала страницы. Елена Сергеевна, вставляя листы, нумеровала эти листы, соотнося с рукописью (например: 271-а; 271-б; и общая помета: «Вкладной лист к стр. 271»). А вот общей архивной нумерации, которая включала бы подряд все листы, основные и вложенные, не оказалось. Предоставлю читателю решать, следует ли это считать неквалифицированностью архивистов «Ленинки», халатностью или, может быть, преступлением... Как бы то ни было, летом 1987 года, когда эта рукопись оказалась передо мной, не было никаких гарантий, что все вкладные листы налицо.
На левом поле каждого листа — следы дырокола. По этим следам видно, что рукопись была сброшюрована уже после смерти ее автора: местами дырокол повредил надписи на полях. Но вот когда, кем и для чего разброшюрована рукопись? В документах приемки, которые мне удалось просмотреть, на редкость туманно и путано составленных документах, никаких указаний на то, в сброшюрованном или разброшюрованном виде поступила в ОР БЛ эта бесценная рукопись, обнаружить не удалось...
