Анна Бурдина - Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы
«Когда я посетил ее в октябре 1885 года… при ней было всего несколько книг, не больше полудюжины… Я видел, как она записывает предложения, будто списывая их с чего-то, что находится перед ней, но невидимого для меня… Я обнаружил в ее рукописях много исправлений и пометок, синим карандашом, сделанных знакомым мне почерком К. X.; такие же пометки встречались в книгах, которые иногда лежали у нее на столе. Я замечал их главным образом утром, когда Е.П.Б. еще не приступала к работе. Спал я на кушетке в кабинете, откуда она уходила вечером. Кушетка стояла всего в нескольких футах от ее рабочего стола. Однажды утром, проснувшись, я с удивлением обнаружил множество страниц, лежащих поверх ее рукописи и исписанных синим карандашом К. X. Непонятно, как они могли попасть сюда. Засыпая, я ничего не видел, и ночью в комнату никто физически не входил – я сплю очень чутко. Должен сказать, что мое мнение с тех пор не изменилось. Я никогда не судил и не буду судить о ценности какого бы то ни было продукта умственной деятельности в зависимости от способа, которым он был создан. Поэтому я говорил себе: „Нужно подождать, пока не будет закончена „Тайная Доктрина“. Тогда я смогу спокойно прочесть эту книгу; это и будет для меня единственным надежным критерием“».
Глава 56
Заказ на убийство
Заказные убийства имеют разную природу: одни криминальные, другие моральные, но суть у них одна – уничтожить. Отчего же тогда первые подсудны, а вторые с жаром приветствуются толпой?
«Убийственный» отчет Ходжсона был опубликован только в конце 1885 года.
Верный делу и госпоже Блаватской Джадж тут же прислал из Англии свое мнение о газетной шумихе:
«Итак, о вас составлен отчет. Вы труп. Вы уничтожены. Вы – не более чем „махатмическая выдумка“. Но они также отдают вам должное, ведь вы навсегда останетесь главной, самой интересной и выдающейся, самой замечательной и талантливой из всех самозванцев-организаторов великих движений, которые появляются в каждом столетии как благословение или проклятие. Даже Калиостро не удостоился такой чести! Что ж, честь вы вполне заслужили; если бы только не эта низкая ложь и грязь в ваш адрес».
В действительности общественная реакция на Отчет оказалась прямо противоположной тому, на что рассчитывали «заказчики». По словам Гартмана, «скандал известил о существовании ТО и теософского учения весь мир, тысячи людей читали и обсуждали книги г-жи Блаватской, с ее взглядами познакомились те, кто иначе никогда не узнал бы о них. В Соединенных Штатах Теософское движение обрело второе дыхание и уже через четыре месяца после того, как было обнародовано заключение Ходжсона, в Нью-Йорке вышел первый номер журнала „Путь“, основанного Джаджем, а на следующий год в Англии начал выходить журнал „Люцифер“, издаваемый самой госпожой Блаватской».
Но Елена очень переживала любой «плевок» в ее сторону, который шел от недоброжелателей и от прессы, подхватывающей все, что может служить сенсацией.
Под Новый год очередной «подарок» преподнес ей профессор Селен. Он привез экземпляр публикации Отчета Ходжсона – две сотни страниц сплошных «свидетельств» о мошенничествах госпожи Блаватской.
Елена хоть и ожидала подобного, ей стало неприятно, она разволновалась, вспыхнула и принялась придираться то к Луизе, то к какой-то глупой газетной статье, то к журналистике вообще. К тому времени графиня Вахтмейстер, с которой Елена очень подружилась, прожила с ней около месяца.
Елена, попытавшись проверить ее преданность делу, сказала ей:
– Вы не должны оставаться рядом с женщиной, чья жизнь разрушена… на меня повсюду будут указывать пальцем как на мошенницу. Уезжайте, пока мой позор не запятнал вас.
– Меня это не смущает, – ответила графиня.
Елена недоверчиво посмотрела на свою помощницу и, решив несколько смягчить свою суровость, сменила «гнев на милость»:
– Одно утешает: вся тяжесть обвинений легла на меня, поскольку Учителя объявлены вымыслом. Тем лучше. Их имена осквернялись слишком долго.
Часто она получала корреспонденцию, где высказывались всякого рода сомнения, в том числе в реальности существования Учителей. Елена терпела многие обвинения, но, когда ставилась под сомнение деятельность Учителей, она всегда реагировала и старалась объяснить доходчивым языком свою позицию, как, например, в письме к Скиннеру, полагавшему, что вся ее премудрость, прежде всего, исходит от нее самой, а не от Учителей.
«Вас мучает мысль, что я лгу насчет Учителей, но скажите, почему? Разве это ложь – сказать о живых людях, что они существуют? И зачем мне было их выдумывать и держаться за эту „выдумку“, если вот уже 12 лет, и три последних года в особенности, из меня делают мученицу за то, что я говорила правду? Глубокоуважаемый сэр, ни одна женщина, равно как и мужчина, будучи в здравом уме, не сойдут добровольно в тот ад, в котором оказалась и остаюсь я, вызвав на себя огонь спиритуалистов, христиан, материалистов, ученых и всех остальных, вкупе с двумя третями наших теософов, – но я связана своей клятвой и обетами. Я потеряла друзей, родину, деньги и здоровье для того лишь, чтобы стать удобрением на полях теософии будущего».
Тем временем Баваджи и Мохини, трудившиеся на благо Теософского общества в Лондоне, оказались среди тех, кто выступил против госпожи Блаватской, поэтому работа над «Тайной Доктриной» практически остановилась.
В этот тяжелый для Елены период к ней в очередной раз наведался вездесущий Всеволод Соловьев, на которого она повесила ярлык «Яго философии». Благоприятное впечатление, произведенное им в Париже, резко поменялось. Он стал вызывающе напорист, развязен и язвительно насмешлив. Теперь Соловьев не просто просил, а требовал научить его некоторым феноменам, но Елена категорически отказывалась, вновь и вновь повторяя, что это могут делать только «посвященные» или те, у кого есть дар. Соловьев заподозрил в «особенностях» и «избранности» так называемых «посвященных» подвох и решил, путем скандалов и публичных обвинений, вывести госпожу Блаватскую на чистую воду. Он подчеркнуто скептически подходил к ее феноменам и ко всему, чем она занималась и выливал ушаты грязи на ее деятельность, уподобляясь семейству Коломб. Все было бы терпимо, если бы господин Соловьев просто злобствовал, оставаясь при своем мнении, и не выносил его на публику. Но он оказался куда более опасным недоброжелателем и решил сделать себе имя, критикуя госпожу Блаватскую. Он принялся писать ядовитые статейки, полные мелочного, предвзятого самомнения. Из статеек так и выпирало его ущемленное тщеславие из-за неудавшихся магических опытов.
