Анна Ларина-Бухарина - Незабываемое
Предчувствуя скорый конец, Н. И. рассказал мне интересный эпизод, происшедший летом 1918 года в Берлине, куда он был командирован как член комиссии, которой предстояло составить дополнительные соглашения к мирному Брестскому договору. Там, в Берлине, он услышал, что на окраине города живет удивительная хиромантка, точно предсказывающая судьбу по линиям руки. Любопытства ради он вместе с Г. Я. Сокольниковым, тоже входившим в эту комиссию, решил поехать к ней. Не могу припомнить, что хиромантка предсказала Сокольникову. Н. И. она сказала:
— Будете казнены в своей стране.
— Что же, вы считаете, что советская власть погибнет? — спросил Н. И., решивший узнать у хиромантки и политический прогноз.
— При какой власти вы погибнете — сказать не могу, но обязательно в России, там будет рана в шею и смерть через повешение!
Н. И., потрясенный ее прогнозом, воскликнул:
— Как же так? Человек может только по одной причине умереть: или от раны в шею, или от виселицы!
Но хиромантка повторила:
— Будет и то и другое.
— Так вот, — сказал Н. И., — меня душит ужас от предвидения террора грандиозного размаха. На языке хиромантки, по-видимому, это означает рана в шею, в дальнейшем будет смерть через повешение — неважно, что от пули.
А материалы следствия все поступали и поступали.
Я уже подробно рассказывала о содержании показаний В. Г. Яковенко (организация кулацких восстаний в Сибири) и о том, как на них реагировал Н. И.: до своего ареста расценивал как чудовищные измышления, на процессе же подтвердил их.
От видных деятелей партии, таких, как бывший руководитель Московской партийной организации Н. А. Угланов и бывший нарком труда В. В. Шмидт, разделявших взгляды Н. И. в период оппозиции 28–30-го годов, от учеников школы Бухарина Д. Марецкого, И. Краваля и А. Слепкова до ареста Н. И. показаний не поступало. Но показания других учеников — А. Айхенвальда, А. Зайцева и Сапожникова — о «дворцовом перевороте» Н. И. получил.
Хорошо запомнились показания Ефима Цетлина. Если Д. Марецкий, А. Слепков и многие другие бывшие ученики Н. И. еще до 1932 года были направлены на работу вне Москвы, а постановлением ЦКК ВКП(б) от 9 октября 1932 года «за содействие контрреволюционной группе Рютина, распространение платформы» были исключены из партии, а затем арестованы, то Ефим Цетлин продолжал работать с Н. И. в Наркомтяжпроме в НИСе в качестве его ученого секретаря и был в тесном контакте с Н. И. В конце 1933 года или в 1934 году (точно не помню) Е. Цетлин был арестован.
Н. И. был убежден, что Е. Цетлин не мог быть причастен к антисталинской деятельности, и написал Сталину, прося о его освобождении. Сталин долго раздумывал, но когда Е. Цетлин был осужден и направлен к месту заключения, то по распоряжению Сталина он был снят с этапа и возвратился в Москву. Не зная, что Н. И. ходатайствовал перед Сталиным, Цетлин написал Бухарину резкое письмо, заявив, что Н. И. и пальцем не пошевелил в его защиту, поэтому он работать с ним отказывается — рвет отношения и уезжает на Урал. Там, на Урале, Е. Цетлин был арестован вторично, очевидно, не позже 1936 года. В его вынужденных признаниях мы прочли, что Бухарин поручил ему совершить террористический акт против Сталина. Для этой цели он дал ему револьвер, сообщил, что Сталин в определенное время будет проезжать по улице Герцена, где Е. Цетлин будто бы караулил машину Сталина, чтобы совершить покушение на него. Но, увы, машина по улице Герцена не проехала…
Н. И. после прочтения показаний Цетлина написал Сталину, убеждая его, что и у него самого не было террористических намерений, и снова просил расследовать причину неслыханной клеветы и самооговора арестованных. Просьба эта, естественно, ни к чему не привела.
Н. И. как-то сказал:
— И в самом деле, остается только один выход — кончить жизнь самоубийством, чтобы избавиться от этого чудовищного чтения.
— Нет уж, не удастся, — ответила я и рассказала Н. И., что сделала с его револьвером.
Н. И. даже не в силах был на меня разозлиться, только посмотрел изумленно и сказал, что не все потеряно, у него есть еще один револьвер. Он притащил из своего кабинета большой револьвер. На нем было выгравировано: «Вождю пролетарской Революции от Клима Ворошилова». Оружие Н. И. положил в ящик тумбочки возле кровати и сказал:
— Если только за мной придут, я им в руки не дамся!
Отношения с Ворошиловым у Н. И. были довольно теплые. Бывало, что и доклады Ворошилову Н. И. по его просьбе писал за него. Слова на револьвере напомнили о прошлом, и в эти страшные минуты Н. И. решил написать Ворошилову на прощание несколько слов. Он ни о чем не просил Ворошилова, понимая, что тот и при желании бессилен был бы помочь ему. Написал только: «Знай, Клим, что я ни к каким преступлениям не причастен. Н. Бухарин».
Письмо это я отправила одновременно с письмом Сталину по поводу показаний Е. Цетлина через фельдъегеря.
От Ворошилова пришел ответ на следующий день: «Прошу ко мне больше не обращаться, виновны Вы или нет (обычно он обращался к Н. И. на «ты». — А.Л.), покажет следствие. Ворошилов».
Трудно описать степень нравственного потрясения Н. И. от всего, что приходилось пережить в те дни.
Казалось бы, человек наделен высшим благом в мире — разумом, но в те дни хотелось от этого блага избавиться. Не быть человеком! Превратиться в безмозглое простейшее, какую-нибудь амебу, что ли?! Фактически мы были заточены вдвоем в тюремную камеру внутри Кремля. Н. И. изолировался даже в семье. Он не хотел, чтобы заходил к нему в комнату отец, видел его страдания. «Уходи, уходи, папищик!» — слышался слабый голос Н. И. Однажды буквально приползла Надежда Михайловна, чтобы ознакомиться с вновь поступившими показаниями, а потом с моей помощью еле добралась до своей постели.
Н. И. похудел, постарел, его рыжая бородка поседела (кстати, обязанность парикмахера лежала на мне, за полгода Н. И. мог бы обрасти огромной бородой).
За это время — с августа 1936-го по февраль 1937-го, до своего ареста, — кроме двух коротких писем от Бориса Леонидовича Пастернака, Н. И. получил еще одно письмо, как мне представляется теперь, учитывая обстоятельства, довольно странного характера. Это было письмо старого большевика, известного журналиста Льва Семеновича Сосновского, длительное время примыкавшего к троцкистской оппозиции, в 1927 году исключенного из партии. До исключения Сосновский был постоянным сотрудником «Правды» и славился талантливыми фельетонами. После восстановления в партии, если не ошибаюсь, в 1935 году по распоряжению Сталина он был направлен в «Известия». В письме Сосновский сообщил, что его уволили из редакции и материальное положение его крайне затруднительно — семья голодает. Непонятно, что побудило Сосновского обратиться именно к Бухарину, несмотря на то что ответственным редактором «Известий» тот числился лишь номинально. Помочь Сосновскому с восстановлением его на работе в редакции Н. И. не имел возможности, он сам-то был фактически уволен. Оставалось одно: помочь ему материально, но и это было нелегко. Н. И. и ранее зарплату в «Известиях» регулярно не получал — отказался. Деньги ему обычно переводили из Академии наук СССР. Первые месяцы следствия Академия наук продолжала присылать Н. И. деньги, а затем эти поступления прекратились. Тем не менее с помощью Ивана Гавриловича Сосновскому была переведена небольшая сумма денег.
