Морис Мендельсон - Марк Твен
В привычные для всех американцев высокие сентенции из «Декларации независимости», гимнов и т. д. Твен саркастически вводит слово «белые», чтобы выразить мысль, что империалисты США рассматривают «цветные» народы не как равноправные, а как объект насилия и угнетения. Так, вместо слов «Все люди созданы свободными и равными» он пишет: «Все белые люди созданы свободными и равными».
Горько звучат слова Твена о факеле статуи Свободы, который «погас и перевернут вниз», и об американском флаге, свернутом и перевитом черным траурным крепом.
Вот что говорит Твен — борец против угнетения людей в известных нам отрывках из «Грандиозной международной процессии».
Легко понять, почему полный текст этой мощной сатиры все еще спрятан подальше от глаз читателей.
Как же можно после этого утверждать, что творчество Твена не подвергалось скрытой цензуре?
Жестокость и цинизм — «дух нашего времени»
Удивительно складывалась судьба Твена в начале XX века.
Он был знаменит. Университеты считали честью для себя наградить его почетным дипломом.
Твен охотно принял ученую степень, которую присудил ему Оксфордский университет. Писателю очень понравилась пышная мантия, в которой он шествовал во время торжественной церемонии. Но особенно хорошо запомнились Твену аплодисменты, которыми встретили его портовые грузчики, когда он прибыл в Англию для получения степени. Ведь его приветствовали, с гордостью говорил писатель, люди из его собственного класса, сыны труда.
Продолжался выпуск многотомного собрания сочинений Твена. Он полностью расплатился с долгами. Материальные невзгоды, мучившие его много лет, остались позади.
Когда Марк Твен предпринял новую поездку в родные места, всюду ему устраивали торжественные приемы. В Сент-Луисе именем Марка Твена был назван большой пароход. Редакторы выпрашивали у него новые рассказы. Как оратор на званых обедах он по-прежнему не имел в Америке равных. Репортеры чуть ли не каждый день появлялись у дверей его дома на Пятой авеню в Нью-Йорке. А между тем Твен продолжал бороться с миром хищничества и кровавых войн. В свою очередь, господствующие в США круги делали все возможное, чтобы нейтрализовать силу антиимпериалистического и антибуржуазного пафоса сатирика. Некоторые из самых колючих его обличительных произведений, как и раньше, появлялись в изданиях, не очень-то доступных рядовому читателю. В собрания сочинений писателя им дороги не было.
Вероятно, в начале XX века было написано не опубликованное до сих пор произведение Твена «Деревенские жители, 1840—43». Судя по известным нам отрывкам, в «Деревенских жителях» писатель хотел осмыслить прошлое с позиций современности и выявить корни морального упадка в США.
Автор «Деревенских жителей» пытается обнаружить источник изменений к худшему в одном каком-нибудь событии из истории страны. Он утверждает, что открытие золота в Калифорнии было национальным бедствием, что именно «калифорнийская погоня за богатством 1849 года была причиной перемен, породила ту жажду денег, которая стала сегодня привычной, ту жестокость, тот цинизм, которые представляют собой дух нашего времени».
В эти годы Твен много пишет о смерти. Такие мысли были навеяны не только старостью, болезнями, уходом из жизни родных и близких. Умерли также надежды и ожидания, связанные с буржуазным общественным строем, который утвердился в США.
В записных книжках Твена еще в 1891 году появились слова, богатые подспудным смыслом: «Из скитаний по свету возвращается шестидесятилетний Том, находит Гека. Вспоминают старое время. Оба разбиты, отчаялись, жизнь не удалась. Все, что они любили, все, что считали прекрасным, ничего этого уже нет. Умирают».
«умный и острый блеск серых глаз…»
Летом 1904 года после долгой болезни скончалась в Европе жена Твена. Тяжело переживал писатель эту утрату…
Тело Оливии Клеменс было отправлено на родину.
«Отплыл вчера вечером в десять. Сейчас прогудел рожок к завтраку. Я узнал его и был потрясен. Когда я в последний раз слышал этот звук, Ливи тоже слышала его. Теперь он для нее не существует», — писал Твен на борту парохода.
И дальше следуют потрясающие строки:
«Я видел июнь шестьдесят восемь раз. Как бесцветны и тусклы были все они по сравнению с ослепляющей чернотой этого».
Чувство горя все сильнее охватывало писателя. В своих записных книжках он обращается к покойной жене: «За эти тридцать четыре года мы много ездили с тобой по свету, дорогая Ливи, и вот наше последнее путешествие. Ты там, внизу, одинокая, я наверху, с людьми, одинокий».
Приближался 1905 год. Перед рождественскими праздниками в газетах появилось сообщение о еврейском погроме в России. Твен написал коротенькую, «праздничную» заметку, в которой сравнил императора российского с Сатаной.
Америка роджерсов и лэнгдонов не собиралась ссориться с русским царем. Но была и другая Америка. О том, что «существуют две Америки», Твен знал уже давно. Он писал об этом, например, в памфлете «Человеку, Ходящему во Тьме».
К людям «второй Америки», к трудящимся, горячо сочувствовавшим русской революции, в 1906 году приехал из России Максим Горький. Твен познакомился с Горьким и представил его группе культурных деятелей США.
Однако внезапно, по наущению царского посольства, газеты подняли против Горького гнусную травлю. Формальным поводом для нее было то обстоятельство, что Горький приехал в Америку со своей гражданской женой, с которой он не был обвенчан. Твен чувствовал себя, по свидетельству Гоуэлса, точно на вулкане. Теперь ему, конечно, представлялась прекрасная возможность высмеять лицемеров, выступить едко, свирепо, так, как он это умел делать. Но «обычаи — это обычаи, они делаются из твердой бронзы, котельного железа, гранита», — сказал Твен. Против «обычаев» он не пошел.
И все же нельзя пройти мимо того примечательного обстоятельства, что в разгар кампании, поднятой против Горького американской буржуазной печатью, он выступил в газетах с декларацией, в которой были такие слова: «…Я — революционер по рождению, литературным вкусам и своим принципам. Я всегда стою на стороне революционеров…»
В этой книге воспроизведена фотография, изображающая Горького и Твена среди группы американских литераторов. Горькому хорошо запомнилась эта встреча. В небольшом очерке он запечатлел облик американского писателя и его выступление перед кружком «молодых литераторов и журналистов». «У него на круглом черепе — великолепные волосы, — какие-то буйные языки белого, холодного огня, — пишет Горький о Твене. — Из-под тяжелых, всегда полуопущенных век редко виден умный и острый блеск серых глаз, но, когда они взглянут прямо в твое лицо, чувствуешь, что все морщины на нем измерены и останутся навсегда в памяти этого человека. Его сухие складные кости двигаются осторожно, каждая из них чувствует свою старость.
