Анатолий Вишневский - Жизнеописание Петра Степановича К.
Крыленко. Когда вы выехали за границу в 1927 году?
Рамзин. В конце июня.
Крыленко. Тогда вы получили поручение?
Рамзин. Да.
Крыленко. От кого?
Рамзин. От Пальчинского. Пальчинский мне сказал, что я там должен встретиться с Рябушинскими договориться, главным образом, относительно основных политических установок.
Старший сын Петра Степановича убедился, что память его не подвела, и вернулся к перекрестному допросу Рамзина и Алексея Степановича.
Рамзин. С тех пор как была объявлена политика нэпа всерьез и надолго, мы и приняли этот курс, как курс, взятый всерьез и надолго…
Председатель. Вы пришли работать в Госплан субеждением, что советская власть на почве нэпа будет идти в направлении перерождения к капитализму или иначе, – вот в чем вопрос.
Рамзин. В тот момент, когда я начал работать в Госплане, взятый курс советской властью с новой экономической политикой меня лично вполне удовлетворял.
Председатель. Почему этот курс вас удовлетворял? Вы надеялись, что при помощи этого курса к чему придет советская власть?
Рамзин. Никаких надежд в то время я не имел. Я считал, что при той экономической политике, которая была взята советской властью, имеется полная возможность правильно организовать и вести народное хозяйство.
Председатель. А как у вас, подсудимый К., обстоит дело в этом отношении?
К. Я пришел в Госплан из Донецкого бассейна с убеждением, что с большевиками можно работать, а нэп, начавшийся в это время, казалось мне, еще более открывает путь к возможности приложения и наших сил и стремлений к нашему идеалу.
Председатель. К какому идеалу? Нэп был для вас стимулом, это была ваша платформа в это время?
К. Как сказать? Если считать это за платформу, то часть технической интеллигенции, в том числе и я, стремились к демократической республике с ее количеством свобод – в этом отношении, конечно, пролетарская диктатура с этим не совпадала. Но поскольку совершался переход, то, по моему мнению, этот переход приближал советское государство к моему идеалу.
Председатель. У вас впереди была буржуазно-демократическая республика, а у Рамзина то же самое?
К. Его идеал была демократическая республика.
Председатель. Я о деталях не говорю. Но основные принципиальные установки у вас совпадали.
К. Мы отрицали крайне правые, но и крайне левые установки. Мы отрицали возможность возврата к меньшевистско-эсеровским установкам.
Антонов-Саратовский. Вы сказали, что вот эта демократическая республика являлась вашим идеалом?
К. Да.
Антонов-Саратовский. В отличие от советской власти?
К. Да.
Антонов-Саратовский. Я думаю, этого совершенно достаточно в основном.
Было уже поздно, Лида зашла в комнату и недовольно сказала:
– Ты бы заканчивал. Уже второй час. Все-таки завтра надо выспаться, нам ведь Новый год еще встречать!
Но старший сын Петра Степановича уже и сам решил прерваться. Он стал укладывать разбросанные по столу бумаги в портфель, одна выскользнула и спланировала под тумбу письменного стола. Пришлось отодвинуть стул, встать на колени и, кряхтя, скрести под тумбой длинной линейкой, пока не удалось вытолкнуть оттуда беглую бумажку. В этом положении его и застала Лида.
Наконец, бумажка показалась из-под тумбы. Старший сын Петра Степановича, не вставая с колен, смахнул с нее пыль и стал рассматривать. Это был пустой конверт от его же письма, отправленного еще когда отец жил в За Донецке, а они получили новую квартиру. Петр Степанович, видимо, и сохранил его потому, что там был их новый адрес. На обороте порванного конверта было что-то написано рукой отца, и не что-то, а стихотворение слышанное от отца в детстве, а потом забытое. Петр Степанович записал его, скорее всего, не так давно, когда пальцы уже плохо слушались. Карандашные буквы были еле видны, но читались.
Круговорот жизни
Сказка жизни коротка:
Птичка ловит червяка,
Птичку съел голодный кот,
Псу попался котик в рот,
Пса сожрал голодный волк.
Но какой же вышел толк?
Волка съел могучий лев,
Человек же, льва узрев,
Застрелил его, а сам
Он достался червякам.
И опять наверняка
Съест пичуга червяка,
Птичку съест голодный кот…
Вот и весь круговорот.
Старший сын Петра Степановича поднялся, держась за край стола, отряхнул брюки и сказал:
– Ладно. Дочитаю утром. Сейчас вот только посмотрю одну вещь.
Как-то, незадолго до смерти, Петр Степанович рассказал сыну свой сон. Помнится, из-за срочных дел было не до разговоров, но пришлось уступить и выслушать. Что-то он тогда записал в своем дневнике, сон отца его чем-то тронул, теперь ему захотелось взглянуть на тогдашнюю запись.
Уже стоя, он листал дневник, нашел нужное место и был разочарован: всего два слова. «Воскресенье, 17 февраля. Отметили юбилей отца. Утром он рассказывал свой сон. Вечером, за столом, хвалил НЭП. Отзыв на Винокурова так и не закончил, потом дописывал на работе. Диссертация средненькая».
Впрочем, отцовский сон он помнил и так.
… К Петру Степановичу пришел какой-то очень важный военный чин и приглашает его совершить прогулку на космической ракете. Петру Степановичу и хочется, и боязно, особенно его страшит очень большой шум во время взлета. Но военный его успокаивает:
– Что вы, Петр Степанович. Это было на первых ракетах, а сейчас они взлетают совершенно бесшумно.
Они едут на лошади, в санях, и Петр Степанович с удовольствием вдыхает такие родные запахи соломы и овчины. Но очень скоро их вытесняет запах бензина, потом сани останавливаются, военный – генерал (или полковник?) – надевает каракулевую папаху, предупреждает кучера, похожего на сторожа Макара, чтобы он не распрягал, – Петр Степанович скоро поедет назад, – и они поднимаются куда-то на лифте. Петр Степанович знает, на какую кнопку нужно нажать. Они выходят из лифта и идут к ракете. Теперь ракеты, представьте, не такие, как раньше, больше похожи на дирижабль, пассажиры размещаются в гондоле. Ракета бесшумно взлетает, несмотря на то, что гондола открыта, никакого ветра не ощущается, и совсем не холодно. А между тем, они уже очень высоко, и если посмотреть вниз, то можно увидеть Землю, которая медленно вращается с Запада на Восток. Вот промелькнул Харьков, Петру Степановичу даже показалось, что он увидел Задонецк, хотя это совсем маленький городок. Потом пошла Европа. Рим Петр Степанович узнал по Колизею и удивился, он считал, что Рим должен быть где-то южнее. А потом под гондолой возник какой-то огромный луг, покрытый свежей, необыкновенно зеленой, сочной травой. Возможно, это была Англия.
