Александр Майсурян - Другой Ленин
Журнал «Новый Сатирикон», сохранявший верность старому правописанию, всячески издевался над происходившим в языке переворотом. Вот одна из ехидных заметок, помещенных журналом в июле 1918 года: «Золотые россыпи. Как определить наиболее толково и точно Россию в пятнадцати словах? Вот: Совдеп, Кредеп, Совнарком, Совнархоз, Исполком, Викжедор, Продуправа, Комзем, Земком, Уземком, Компрод, Уисполком, Продотдел, Молуисполком, Уеземельком. О, богатый русский язык… Обеднел бы ты, что ли?»
На карикатуре августа 1918 года один священник жаловался другому. «И не говорите, о. Евмений, как не прочитаешь утром газет, так и не знаешь, кого поминать: Совнарком, Исполком или Совнархоз».
Жаркие споры о судьбах языка не утихали и позднее. Так, независимый журнал «Вестник литературы» в 1919–1920 годах пестрел заголовками: «Изуродованный русский язык», «Искалеченный русский язык», «К толкам о порче языка» и т. п. «Речь уже не льется плавно, — сокрушался публицист В. Кривенко, — а подпрыгивает, тяжело переваливается, точно телега по бревенчатой гати».
Писательница Евгения Гинзбург вспоминала слушанные ею в 20-е годы университетские лекции лингвиста Рудде: «Профессор переходит к характеристике сокращенных слов, введенных революцией. Сначала… язвит. Дескать, теперь лирический пейзаж с описанием лунной ночи будет выглядеть так: «Лунночь вся была нежистома…» Это… вызывает только смех. Но вот лектор обрушивается всей своей эрудицией на наши неологизмы и с такой силой предрекает гибель русского литературного языка, что дрожь берет. Лихорадочно ищешь в уме, но не находишь достаточно веских возражений и не можешь никак разложить все по полочкам».
«Реакционные тупицы утверждают, — отвечал на подобные суждения Лев Троцкий, — что революция если не погубила, то губит русский язык… Реакционные тупицы ошибаются, однако, насчет судеб русского языка так же, как и насчет всего остального. Из революционных потрясений язык выйдет окрепшим, омоложенным, с повышенной гибкостью и чуткостью». Сам же Ленин признавался в 1920 году: «Я за время своего советского опыта привык относиться к разным названиям, как к ребячьим шуткам, ведь каждое название — своего рода шутка». «Русский язык прогрессирует в сторону английского», — замечал он.
По каким-то загадочным законам в языке не приживались одни слова, вроде бы ловко изобретенные, а другие, пущенные неизвестно кем, — оставались надолго. «Обидно футуристам, обидно имажинистам, обидно поэтам, — писал в 1922 году литературный критик Аркадий Горнфельд. — Люди волнуются, надрываются, пыжатся, мир хотят перевернуть, сочиняют у письменного стола такие удачные словечки, и эти превосходные словоновшества умирают, а шкурники и мешочники, танцулька и массовка здравствуют». Ленина этот странный выбор языка тоже немало поражал. «Посмотрите, — говорил Владимир Ильич, — как распространяются во всем мире наши уродливые слова вроде слова «большевизм». Несмотря на то, что… название «коммунист» является научным, общеевропейским, оно в Европе и других странах меньше распространено, чем слово «большевик».
Октябрь 1917 года резко упростил правописание — исключил из языка буквы «ять», «фита», «ижица»; отменил твердые знаки в конце слов. Эту реформу разработали еще при царе, но только у большевиков хватило смелости провести ее в жизнь. Журналист Осип Слицан в 1917 году шутливо прощался с упраздненными буквами: «Девушка без «ять», победа — через «е»!.. Кто полюбит бедную девушку через «е», кому нужна бесславная, худосочная победа… А этот несчастный контръ-адмиралъ, сразу лишившийся своих обоих твердых знаков… Старый, закаленный в бурях морской волк втайне не одну слезу уронит над необдуманным циркуляром…
— Исключить букву «i» с заменой ее через «и» (Россия).
Быть может, через «и» и крепче будет, и экономнее, а все ж как-то милее, уютнее и теплее наша прежняя Россiя, не экономившая на лишней букве…»
Константин Бальмонт иронически заявил: «Слово без твердого знака на конце похоже на собаку с отрубленным хвостом».
А поэт Остроглаз в 1918 году посвятил твердому знаку целую ностальгическую оду:
Прощаюсь, ангел мой, с тобою,
О, твердый знак, о, твердый знак!
На смерть ты обречен судьбою,
Исчезнуть — как исчез пятак.
Мне жаль тебя, мне жаль до боли,
Хотя ты не имел лица,
И не играл заметной роли,
И жался скромно у конца.
…
Теперь, в всеобщем кавардаке,
В крушеньи всех кругов и сфер, —
Мы только, только в твердом знаке
Имели твердости пример!
Судьба буквы «i» решилась почти случайно. Все соглашались, что двух «и» в русском языке быть не должно. Но какую из них сохранить? Большевик Павел Лебедев-Полянский вспоминал: «Когда голосовали проект о новом правописании, составленный еще при Временном правительстве… долго обсуждали вопрос об i и и. Многие высказывались за i, указывая на Запад. Большинством случайного одного голоса гражданские права получило и»… Любопытно, что в одной из статей Ленина сквозит некоторое сожаление об этой отмене — ведь теперь по слову «мир» стало невозможно понять, о каком мире идет речь — отсутствии войны (мире) или окружающем мире (мiре).
Глава революции, разбудившей всю эту языковую бурю, не всегда радовался ее плодам. «На каком языке это написано? — возмущался он иногда. — Тарабарщина какая-то. Волапюк, а не язык Толстого и Тургенева». Нарком просвещения Анатолий Луначарский вспоминал, что однажды прочитал Ленину телеграмму, которая кончалась словами: «Шкрабы голодают».
— Кто? Кто? — переспросил Ленин.
— Шкрабы, — пояснил Луначарский, — это новое обозначение для школьных работников.
«С величайшим неудовольствием он ответил мне:
— А я думал, это какие-нибудь крабы в каком-нибудь аквариуме. Что за безобразие назвать таким отвратительным словом учителя!»
Вскоре по распоряжению Луначарского слово «шкрабы» вывели из официального оборота. Впрочем, в языке оно жило еще несколько лет — в советской печати тех лет можно встретить такие, например, частушки:
Милый нюнит, словно баба,
Продал брюки и жилет,
Не любите, девки, шкраба,
В Наркомпросе денег нет…
К тому же настроению Ленина относится его знаменитая заметка «Об очистке русского языка» (подзаголовок: «Размышления на досуге, т. е. при слушании речей на собраниях»), «Русский язык мы портим, — возмущается Владимир Ильич. — Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочеты или недостатки или пробелы?.. Не пора ли нам объявить войну употреблению иностранных слов без надобности? Сознаюсь, что если меня употребление иностранных слов без надобности озлобляет (ибо это затрудняет наше влияние на массу), то некоторые ошибки пишущих в газетах совсем уже могут вывести из себя. Например, употребляют слово «будировать» в смысле возбуждать, тормошить, будить. Но французское слово «bouder» (будэ) значит сердиться, дуться. Поэтому будировать значит на самом деле «сердиться», «дуться». Перенимать французски-нижегородское словоупотребление значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по-французски учился, но, во-первых, не доучился, а во-вторых, коверкал русский язык. Не пора ли объявить войну коверканью русского языка?»
