Сергей Алексеев - Дж. Р. Р. Толкин
Впрочем, не только женские образы в этой связи стоит вспоминать. Сцена смерти Сарумана во «Властелине Колец» сильно напоминает сцену смерти Аэши в романе «Она». У Толкина: «В убитом внезапно проступили следы разложения, словно смерть настигла его много дней назад. Тело на глазах съёжилось; лицо сморщилось и превратилось в лоскутья кожи, легко отстающие от жутко оскалившегося черепа. Фродо поднял валявшийся рядом грязный плащ, накрыл им останки чародея и отвернулся». У Хаггарда: «Вдруг странная перемена произошла в ее лице. Улыбка исчезла, глаза смотрели сухим, недобрым взглядом, правильное лицо вдруг удлинилось и осунулось, словно она испугалась чего-то, прекрасные формы тела потеряли свои дивные очертания и красоту… Я взглянул на ее руки. Куда исчезла их необычайная красота? Они были худы и костлявы. А ее лицо! Великий Боже! Лицо ее состарилось на моих глазах!.. Аэша лишилась своих чудных волос. Она становилась все меньше и меньше, кожа ее изменила свой цвет и стала похожей на старый пергамент, нежные руки превратились в лапы, фигура напоминала высохшую мумию… Фигура ее все уменьшалась, пока не достигла размеров небольшой обезьяны. Кожа сморщилась; прекрасное лицо сделалось лицом дряхлой старухи… подняв одежду Аэши… я прикрыл труп».
Можно заключить, что Хаггард мог бы стать одним из наиболее важных для Толкина авторов. Во всяком случае, реакции отторжения он у Толкина не вызывал или почти не вызывал. Пристрастие же Толкина, ещё юношеское, к фантастике и экзотике автоматически вводило Хаггарда в число писателей интересных. Однако, с другой стороны, знакомство Толкина с обширным творчеством Хаггарда было, судя по всему, довольно ограниченным и эпизодическим. «Она», в частности, была в большей степени предметом детских или юношеских воспоминаний.
То же самое, вероятно, ещё более относится к знаменитому другу и коллеге Хаггарда по перу, Редьярду Киплингу. Толкин, конечно, немало читал его как минимум в молодости и по случаю мог цитировать. Но влияние Киплинга у Толкина едва заметно и нуждается в исследовании. Шиппи обращает внимание в первую очередь на сборник «Пэк с холмов», который действительно должен был привлекать Толкина и мифологическим (отчасти) содержанием, и патриотическим пафосом. Однако ставить Киплинга в ряд с Макдональдом или Моррисом, видимо, всё-таки излишне. Шиппи в обоснование приводит действительно очевидное совпадение в неприязни к викторианским фейри да внимание к кузнечному ремеслу. То и другое отсылает к самому мифологическому из рассказов «Пэка с холмов» — вводному «Мечу Виланда». Иногда предполагают влияние внешнего вида киплинговского Пэка (низкорослого, крепко сложенного, с покрытыми шерстью ногами) на изображение хоббитов.
Из более молодых писателей, отметившихся и в приключенческом, и в фантастическом жанре, Толкин любил творчество Джона Бакена. Толкин и в зрелые годы с интересом читал его произведения, причём и вполне «реалистические». Вообще, фантастическая часть творчества Бакена на Толкина никакого заметного влияния не оказала. А вот отголоски свежего знакомства с только что вышедшими «Тридцатью девятью ступенями» можно при желании найти в «Падении Гондолина» — в обострённом внимании к теме военного шпионажа и самой подаче этой темы.
В целом представители неоромантического мейнстрима оказали на Толкина довольно умеренное воздействие. Некоторые — как, например, А. Конан Дойл — не удостоились особого его внимания вообще (в чём Толкин заметно отличался от К. С. Льюиса). Стивенсон, Хаггард, Киплинг привлекали внимание Толкина в основном постольку, поскольку вступали на священную для него территорию Феерии, пусть на сколь угодно дальние её границы. Тем не менее к этим экспедициям классиков неоромантизма Толкин относился с уважительным интересом.
«Миры темные и безнадежные»: мистики Декаданса
«Конец века», Fin de Siecle, в Британии, как и в других странах Европы, стал порой мистики и декадентства. Литературу вымысла это обогатило рядом ярких имён — значимости как общелитературной (Оскар Уайльд, Уильям Йейтс), так и жанровой (Элджернон Блэквуд, Артур Мейчен, Брэм Стокер и др.). Рождение и расцвет мистического хоррора — лишь одна из сторон этого явления. Важной «лабораторией» не только оккультно-мистических, но и литературных опытов стал Герметический орден «Золотая Заря», возникший в Лондоне в 1888 г. Среди его членов были Йейтс (одно время «Император» ордена), Блэквуд, Мейчен, а также литераторы менее известные, более популярные в качестве мистиков — А. Уэйт, Д. Форчун и скандально знаменитый А. Кроули. В ордене состояла жена Уайльда (который сам был «регулярным» масоном), был близок к этому кругу и Стокер. Не отставало и Теософское общество, в рядах которого побывали и тот же Йейтс, и один из отцов эпического фэнтези Кеннет Моррис. Это не говоря о том бесспорном влиянии, которое оказала теософская мифология Е. Блаватской на творцов вымышленных миров от У. Морриса и Дансени до Р. Говарда и К. Э. Смита.
Толкин, казалось, остался совершенно незатронут всем этим. Эстетика разложения его точно не привлекала, а «упоение смертью» у него если и прослеживается, то имеет совершенно иную, христианскую и вовсе не декадентскую природу. Мистика Блаватской тоже была ему совершенно чужда. Впрочем, об этом речь уже шла. Все потуги отдельных современных авторов отыскать у Толкина влияние «Тайной доктрины» выглядят пустыми спекуляциями в духе «там вымышленная история мира — и тут вымышленная история мира». То же самое касается и герметического оккультизма — ещё более очевидно. Причём обо всём этом он, пожелай, мог бы узнать более чем достаточно — о «Золотой Заре» через Уильямса, о теософии и антропософии через Барфилда.
Соответственно, не удивимся и более чем прохладному отношению к наиболее отметившимся в духе Серебряного века (если использовать российский термин) писателям. Уайльда Толкин скорее не любил, в значительной степени как идола многих своих сверстников, никогда не упоминал и вряд ли с интересом читал его. То же самое относится и к Йейтсу, хотя здесь Толкин заметно отличался от Льюиса, который ставил друга в один ряд в том числе и с Йейтсом (и с другим ирландцем, Дж. Стефенсом, столь же Толкину неинтересным) . Равнодушен был Толкин и к романам К. Морриса на сюжеты кельтской мифологии, несмотря на, казалось бы, литературную близость. Неизвестно даже, читал ли Толкин его. Тем не менее влияние ряда писателей-мистиков на Толкина можно допустить, пусть и в отсутствие прямых свидетельств.
Прежде всего, это касается наиболее христианского из них, Брэма Стокера. «Дракула» был событием в истории английской литературы вымысла, и молодой Толкин вряд ли мог с ним не ознакомиться хотя бы в университетские годы. Трансильванский граф наряду с Сауроном стал одним из иконических прообразов «Темных Властелинов» современного фэнтези. Это, конечно, вовсе не означает, что он в какой-либо мере был прообразом самого Саурона. Правда, трудно отделаться от ощущения, что Ту Некромант (будущий Саурон) в «Лэ о Лэйтиан», повелевающий из своего замка вервольфами, призраками и вампирами в облике летучих мышей, имеет с Дракулой нечто общее. Поверженный Лутиэн, Некромант и сам убегает в облике крылатого вампира. Изнуряющее ложное бессмертие, которое Саурон «дарует» уже во «Властелине Колец» Назгулам, имеет немало общего с ложным бессмертием стокеровских вампиров.
