Артем Драбкин - Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом
Первые колхозные годы были урожайными, хотя бардак был полный. Хлеб выкачивали так: представители из района ходили с пистолетами. Осматривали сараи. У нас в свинарнике закрыли собаку. А там стояла бочка зерна. Ее могли забрать. Приехала какая-то городская активистка с пистолетом. Мы говорим, не открывайте, там такая собака, что мы ее не удержим. Активистка городская, не понимала ничего, и это нам сошло. А у другого не сошло, а на кого-то донос написали, а кто-то своровал и спрятал полмешка проса. И такие безобразия тоже были.
В 1932-м случился неурожай… Мой дед получил за войну с турками Георгиевский серебряный крест и большую медаль «За храбрость». Я в детстве играл этими наградами. Полковник ему подарил часы, которые играли мотив «Во поле березонька стояла». Когда дед вспоминал войну на Балканах, он плакал. И когда настал неурожай, отец отнес в «Торгсин» и Георгиевский крест, и медаль, и серебряные полтинники, а принес два мешка муки. У моего дяди было 8 детей, у другого дяди тоже 8 детей, никто из них не умер. У тех, которые жили напротив нас, была корова. И они тоже выжили. Сыновья были уже взрослые. Они могли работать, добывать что-то. У нас была пасека. И был еще прошлогодний мед. А мед ведь не портится. И еще рядом были две речки с заболоченной поймой. В болоте рос рогоз, корни которого съедобны и содержат много белка. Но люди рядом жили и не знали!
– Ваша семья выжила за счет меда?
– Да. И коровы. Но даже те, кто имел корову, и то умирали. Кстати, коров в колхоз не брали, брали лошадей. Были попытки забирать телят. Была дурацкая ошибка – начальником поставили бедняка, лодыря и тупицу, у которого никогда не было коней. А кони тогда были главным транспортом. Коллективизацию организовали плохо, поэтому был голод.
– Репрессии коснулись и вашей семьи – посадили отца…
– Отца посадили, потому что завхоз решил зарезать дохлого коня, чтобы делать веревки. Зарезали. Участие моего отца было в том, что он – бригадир – отпустил с работы рабочего-цыгана, чтобы тот содрал кожу. За это дали 7 лет. Завхозу дали 10 лет. Цыгану тоже 10 лет. Мой отец и цыган вернулись. А завхоз не вернулся из лагеря, погиб.
– Вы были комсомольцем?
– Я вступил в комсомол в войну. Был членом комсомольского бюро полка. И членом товарищеского офицерского суда чести полка…
Отца засудили в 1937 году на 7 лет тюрьмы. Мать осталась одна. В 9-м классе пришлось начать работать. Я стал кузнецом. Ковал все каникулы. Сначала очень уставали руки, через пару недель привык. В 10-м классе нужно было ходить в школу за семь километров… Скоро последнее занятие. Жара, май. Мы с другом Толей, круглым отличником, идем в школу. С обрыва горы бьет источник воды и выбивает внизу лунку. Я хлебнул воды – заломило зубы. А Толя много выпил и на следующий день не пришел в школу. Я пошел к нему. Смотрю: Толя лежит и харкает кровью – крупозное воспаление легких. Через три дня он умер. Я боялся подойти к гробу, увидеть его неживого… Все готовятся к государственным экзаменам, а у меня одна мысль: бедный Толя мучил себя, отлично учился, и что?.. Беру книжки и швыряю в кусты… Дома не сказал, что не ходил в школу. И все же экзамены сдал хорошо, кроме немецкого языка, который не терпел. Не то чтобы сам язык не нравился или способностей не было – тупой учитель был, заниматься не хотелось…
У умершего Толи были планы поступать на журналистский факультет Киевского университета. А мне куда идти?! Отец в тюрьме сидит, и денег нет. Хотя и дядя в чинах, и дед был первым председателем сельсовета, за ним еще деникинцы гонялись… Куда идти? Подаю в ближайший педагогический институт в городе Лубня за 12 километров от села. Мать дала мне кусок сала, три рубля денег, буханку хлеба, огурцы. Я пошел и сдал экзамен. На мандатной комиссии парень с голубыми лычками НКВД спрашивает:
– Тебе Маруся Батиевская знакома? Она тебе родственница?
Я сообразил, что это чемпионка Полтавской области по бегу. Отвечаю:
– У нас полно Батиевских.
Тот улыбается:
– Правильно, хорошо отвечаешь.
Приняли меня в институт. В это же время отец подал апелляцию на пересмотр дела, и через некоторое время его выпустили. А через два месяца Верховный Совет вообще снял с него судимость. Это был 1938/39 год. Потом каникулы. Помню, дали стипендию за два месяца, так я купил гамак и радиоприемник.
Второй курс – немцы напали на Польшу. Война уже чувствуется. Во время финской войны я закончил Лубненский педагогический институт. В 1940 году я сдал выпускные экзамены, получил диплом и направление работать в Харьковскую область.
Мои друзья уже были мобилизованы. Мобилизация была какая-то непонятная. Молодых ребят с девятью классами образования брали, опытных учителей забирали служить, а молодых отправили работать в школу.
Тут к нам в отпуск в голубой форме приезжает мой двоюродный брат Вася. Он был штурманом эскадрильи где-то под Самарой, старший лейтенант. Он предложил мне поступать в училище. А отец мой был моряком, членом революционного комитета линкора «Евстафий»[4], флагманского корабля Черноморского флота. Он вместе с Ревкомом разоружал Колчака – командующего флотом. Отец посоветовал:
– Поступай в морское.
Думаю: «Пойду, но в морскую авиацию». Хорошо помню свое состояние, когда мне выдали паспорт, – «я свободный, меня никто не удержит в колхозе». Тогда никого из колхоза не выпускали. Я бежал все 17 километров, в кармане у меня был паспорт…
Еду в Николаев, в военно-морское авиационное училище имени Леваневского[5]. Это училище летнабов – то есть штурманов. На одно место 20 человек претендентов. Экзамены сложные, но я справился. Дали мне бумагу, что я принят в училище.
Я погулял почти месяц, провожал ребят на финскую войну. Потом поехал в училище… В училище нас одели в синюю робу, кирзовые ботинки. Лейтенант с повязкой дежурного говорит:
– Протрите шваброй кубрик.
А я не умел. Он не постеснялся, сам все показал… Но на этом мое обучение в училище Леваневского закончилось. Часть из принятых в это училище, в том числе меня, направили в Ейское училище морских летчиков имени Сталина[6]. Мы туда поехали поездом. Прекрасные кубрики. Выдали нам тельняшки и со второго дня начались занятия. Порядок был в училище невероятный. Я никогда и нигде такого порядка, как там, строгого и умного, не видел.
Бывало, что курсантов отчисляли из училища. Например, кто-то на Новый год предложил распить флакон одеколона – вычитали, что в нем спирт есть. В 24 часа их уволили из училища. И никаких разговоров. Еще были исключены три родных брата-акробата. Все три на перекладинах делали стойки. Здоровые ребята, пошли в увольнение, и кто-то их там задел. Они связали дежурного вместе с сопровождающими. Их за это отчислили, но через год опять приняли.
