Юрий Владимиров - В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945
Попадались нам и эшелоны, которыми из Германии вывозили в крытых вагонах и на платформах разнообразное оборудование, машины и ценные вещи. По-прежнему продолжали мы обгонять многочисленные стада гонимого на Украину немецкого скота.
Последним польским городом, через который мы прошагали 26 августа, был Хрубешув, раскинувшийся на берегах реки Хучвы. Далее километров около двадцати мы шли вдоль берега реки Буг. Там по мосту происходило интенсивное движение транспорта в Польшу и обратно. Польские и советские пограничники и военнослужащие контролировали это движение. Они пропустили нас через мост, и таким образом мы наконец очутились на своей родине.
Часть шестая
ПРИБЫТИЕ В ДОНБАСС, ПОДНЕВОЛЬНАЯ РАБОТА В УГОЛЬНОЙ ШАХТЕ И ТРУДНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ – В РОДНУЮ ДЕРЕВНЮ И В МОСКОВСКИЙ ИНСТИТУТ СТАЛИ
Глава 1
В большом палаточном городке севернее Владимира-Волынского нас продержали почти две недели – до 8 сентября 1945 года. И только здесь мы узнали, что 2 сентября Япония капитулировала в войне и что до этого – 6 и 9 августа американцы сбросили атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки и что, наконец, Вторая мировая война закончилась. Однако подробности всех этих происшедших событий нам все еще были неизвестны.
Дни проходили скучно. Как и в Виттихенау и Швайднице в Германии, жили в казарменном режиме – никуда из городка не выпускали, много занимались строевой подготовкой и уборкой территории и палаток, в которых в основном лишь ночевали. Питались также в столовой, представлявшей собой несколько установленных рядом друг с другом под навесом полевых кухонь, получая еду в собственные котелки и кружки. Так как украсть или «организовать» иначе где-либо картофель или другие продукты у местных жителей, как в Польше, нам было уже невозможно, а купить что-то за деньги, которые еще не выдавали, мы тоже не могли, пришлось ограничиваться лишь положенным казенным питанием по «второй категории». Поэтому все ходили полуголодными. К счастью, погода оставалась теплой, и ночами мы не мерзли, но мучились из-за комаров и мошкары и оттого, что уборная и умывальники находились далеко от палатки. Один раз нам дали помыться в душе и устроили прожарку одежды от вшей.
Здесь за нами стали следить более строго. Так, при утреннем подъеме и отходе ко сну количество людей в каждой палатке проверяли не только простым счетом в строю, но и вызовом каждого по списку. Вероятно, опасались, что теперь, прибыв в свою страну, бывшие пленные легко могут самовольно покинуть городок и уехать из него к своим родным.
Через неделю пребывания в городке все составленные из нас ранее в Германии воинские подразделения в составе полка 21-й армии – батальоны, роты, взводы и отделения – новое начальство упразднило. Сформировали заново четыре рабочих батальона, которым, как нам заявили, предстояло направиться в различные края, республики, области и районы страны для выполнения восстановительных и других работ. При этом, наверное, учитывали выявленные в процессе предварительной фильтрации «степень виновности» каждого бывшего пленного в попадании им в германский плен и обстоятельства пленения – находился в окружении, был ранен, сдался добровольно, перебежал, был угнан как гражданское лицо и проч., а также поведение в плену. Кроме того, принимали во внимание профессию и специальность бывшего пленного, его возраст, семейное положение. В результате в том новом батальоне, где я оказался, не стало больше со мной вместе тех моих близких товарищей – Андрея Маркина, Андрея Дмитриевича Шныкина, Ивана Харченко и Евгения Волчанского, с которыми находился в Цшорнау в одной рабочей команде. Однако этих товарищей тоже отделили друг от друга. Лишь Иван Утюк попал в один взвод со мной. Помимо него сюда же вошли упоминавшиеся Зиновий Филиппенко и мой земляк и соплеменник Роман Никитин – новые товарищи, с которыми я познакомился и подружился в Виттихенау в Германии.
Из названных товарищей по Цшорнау лишь послевоенная судьба Утюка и Маркина мне известна, а с другими двумя из них больше никогда встречаться или наладить переписку не удалось. В 1947–1952 годах обменивался письмами с Зиновием Филиппенко, ставшим студентом одного из вузов в Симферополе в Крыму. Иван Утюк обзавелся в 1946 году новой семьей и так остался жить совсем в том поселке шахтеров в Донбассе, куда нас вместе после германского плена привезли работать.
А вот с Андреем Маркиным, проживавшим в Новосибирске после нескольких лет пребывания на тяжелых работах где-то в Сибири в рабочем батальоне, сформированном под Владимиром-Волынским, удалось к 1977 году начать переписку и вести ее до самой его кончины в 1980 году. Оказалось, Андрею, в отличие от меня и других бывших военнопленных, не предоставили статус участника Великой Отечественной войны, даже не наградили медалью «За победу над Германией». Поэтому не пользовался никакими привилегиями для участников войны. Работая на заводе, Андрей отличился тем, что предложил и внедрил в нем множество рационализаторских предложений, давших очень большой экономический эффект.
Командирами сформированных рабочих батальонов и подразделений в них, которым дали соответствующие гражданские наименования, стали не военные, а гражданские лица. И их начали называть просто начальниками, бригадирами и старшими, причем последними двумя вызывались быть отдельные люди из своих же бывших пленных, чтобы этим иметь себе какие-то выгоды. Мне мои новые товарищи тоже предлагали быть их старшим, но я отказался.
Вечером в тот же день после ужина я лишился летнего светло-розового кителя немецкого военнослужащего, который носил еще с Германии. Произошло это происшествие так. Поужинав и собравшись ночевать, я решил, как и в прошлые вечера, сначала прогуляться по территории палаточного городка. Когда стал проходить мимо контрольно-пропускного пункта, вдруг меня окликнул и попросил подойти к нему один из двух часовых – пожилой сержант с усами. Я подошел, и он сказал, что уже давно меня заметил и предположил, что я «парень хороший». Поэтому хочет попросить меня оказать ему услугу. Дело в том, что на днях он демобилизуется и уедет на родину – за Урал. Во время войны ему не пришлось побывать в Германии, и поэтому никаких немецких вещей, которые можно было бы показать дома своим близким, не имеет. А хочется сказать им, что в Германии был и что-то оттуда привез. В связи с этим очень просит меня отдать ему мой немецкий китель как его «трофей». К сожалению, он беден и не может ничего за китель заплатить. Мне стало очень жалко сержанта, и я, не раздумывая, согласился. Сразу снял китель, переложил содержимое его карманов в карманы гимнастерки под ним и отдал эту немецкую одежду солдату. Сержант глубоко меня поблагодарил, и мы с ним расстались. Теперь и дальше я ходил в будни одетым в серый гражданский пиджак, надетый на красноармейскую гимнастерку с «молнией», синие рабочие брюки над добротными ботинками и со старой темно-коричневой кожаной фуражкой немецких коммунистов (тельманка) на голове. Конечно, никакой теплой верхней одежды типа шинели, пальто или куртки я, как и большинство моих товарищей, не имел.
