Карен Брутенц - Тридцать лет на Старой площади
Я побывал в Китае пару лет назад на сессии Совета взаимодействия, объединяющего отставную мировую политическую элиту. Среди них были бывшие премьер-министры ФРГ, Японии, Канады, Англии, — Г. Шмидт, Т. Фукуда, П. Трюдо, Дж. Каллаген, президент Франции В. Жискар д’Эстен, Г. Киссинджер, Т. Макнамара (бывший министр обороны США). И наибольшее впечатление на меня произвело не заметное на каждом шагу преображение Китая, даже не скоростной, почти дерзкий темп изменений, а то, что все эти умудренные опытом государственные мужи в один голос поддержали подобные прогнозы.
Сейчас, после длительного прозападного, а точнее, проамериканского дальтонизма внешняя политика России уделяет большее, чем раньше, внимание Пекину. Но тут важны прежде всего продуманная и долгосрочная стратегия, понимание реальных масштабов и сложностей проблемы. От Китая, который наливается силой, пожалуй, в еще большей мере, чем прежде, можно ожидать всякого. Лучший способ предотвратить нежелательное и даже опасное — в ближайшие 20–25 лет, которые будут отданы нашим соседом своим экономическим заботам, постараться сплести прочную ткань взаимопроникающих, взаимозависимых и добрососедских отношений, жизненно ценных для обеих стран.
Самый неумный и самый опасный путь — изображать Китай вероятным противником, как это делают некоторые наши политики и журналисты (среди них особенно много «китаеедов»). Многим видным политическим деятелям и политологам США и Западной Европы, когда речь заходила о российско-китайских отношениях, я задавал вопрос: «Если на границах России и Китая возникнут какие-то неприятности, придет ли Запад к нам на помощь?» Ответ неизменно был отрицательным, причем отвечали, не задумываясь. Последний раз я услышал это от одного из светил американской политологии, профессора Б. Легволда. Мне кажется, этим все сказано.
Недопустимо — по невежеству или в угоду идеологическим пристрастиям — небрежно относиться к вопросам, которые затрагивают коренные интересы Китая. Так, многие наши газеты и все телевизионные каналы в дни обострения китайско-тайваньских отношений (март 1996 г.) как по команде стали использовать формулу: «Тайвань, который Пекин считает частью Китая». Вряд ли им не известно, что так «считает» не только Китай, но и мировое сообщество, что это признано ООН и подавляющим большинством государств мира. Речь, очевидно, идет о воспроизводстве формулы, которой по известным причинам отдают предпочтение иные американские авторы. Между тем подобная небрежность больнее других ранит Китай, задевая национальную гордость китайцев, не забывших о тяготах и оскорблениях колониального и полуколониального прошлого, к которым, к сожалению, причастна и Россия.
Нельзя упускать из виду и то, что отношения с Пекином чрезвычайно важны для внешней политики России в целом, сохранения ею свободы маневра. Ведь Китай — один из немногих субъектов международных отношений, остающихся вне американского контроля. Это, разумеется имеет мало общего с разыгрыванием «китайской карты», чем усердно занимался с середины 70-х годов Вашингтон, а временами и мы. Возможности и резоны для этого остались в прошлом[59]. И обстановка изменилась, и Китай уже — не «карта», а все более тяжеловесный «игрок». Главное же — для России отношения с Китаем не конъюнктурная проблема. С ней в некотором смысле связаны сами судьбы российские…
«Писательская» стезя привела меня и в Завидово — резиденцию Л. И. Брежнева (а теперь Б. Н. Ельцина), где он укрывался по малейшему поводу и даже без повода. О завидовских «сидениях» уже был наслышан, там часто бывали приближенные к Генеральному секретарю Арбатов, Бовин, Загладин, Иноземцев. Я же, «простой смертный», сподобился лишь раз в декабре 1975 года, перед XXV съездом КПСС.
Готовился отчетный доклад ЦК, и за мной была часть, посвященная развивающимся странам и национально-освободительному движению. В тот заезд там были секретарь ЦК И. Капитонов, помощники генсека А. Александров, А. Блатов, К. Русаков и Э. Цуканов, заместитель министра иностранных дел А. Ковалев[60], из Международного отдела — В. Загладин, А. Черняев и я, из Отдела социалистических стран — Н. Шишлин.
Впервые я увидел, каким образом Отчетный доклад доводится до состояния «конечного продукта». Или почти конечного: на какой-то еще стадии в мою часть, например, был внедрен, говорят Загладнным и Бовиным, термин «социалистическая ориентация», до того употреблявшийся левыми исследователями в развивающихся странах.
Я получил возможность наблюдать непосредственно, вблизи (хочется сказать «вплотную») Брежнева. Три раза в день Леонид Ильич делил с нами трапезу, которая нередко затягивалась и сопровождалась разговорами на политические и кадровые темы. Причем иные из присутствующих стремились пробить свои деловые или даже личные вопросы.
Наконец, я побывал и на государственной «кухне». Непосвященному все это представляется чуть ли не каким-то священнодействием, и эту мистификацию всячески поддерживают официальная пропаганда, ее литературные служители. Но взгляд с нескольких шагов полностью разрушает иллюзию, и «действо» часто оказывается примитивным, даже пошлым делом, напоминает семейные, клановые и коммунальные отношения. Конечно, это особенно выпукло проявилось у нас в те годы. Но думаю, в той или иной мере это справедливо для любой государственной верхушки и элиты.
Завидово уже не раз описывали. Добавлю только, что ни основное строение, где были зимний сад, бассейн и апартаменты Леонида Ильича (в которых я, естественно, не бывал), ни, тем более, примыкавший дом, где жили челядь и гости вроде нас, роскошью не отличались. Поодаль стоял желтоватый дом альпийского вида, построенный, по словам обслуги, к приезду в Москву не то Киссинджера, не то Никсона.
О самом Брежневе первое впечатление, мое и некоторых коллег, было не в его пользу. Коробили известная вульгарность поведения, фамильярность в отношениях со стенографистками и машинистками, недавняя, как говорили, привычка регулярно заставлять всех подолгу, не один десяток минут, ждать его к завтраку и т. д.
Не красило Леонида Ильича и вялое участие в работе над текстом. Он не подпитывал этот процесс, не служил источником идей, лишь давал понять, что для него неприемлемо. Зато Леонид Ильич, как выяснилось, хорошо, гораздо лучше многих, чувствовал устную речь, ее особенности и очень точно реагировал на то, что выпадало из стиля. Опытный пропагандист и политработник, Брежнев умел говорить с людьми, с массой и чувствовал, что должен произнести. Возможно, поэтому он и предпочитал знакомиться с материалом необычным способом — через читку, а не чтение. При этом он прорабатывал для себя каждое слово, взвешивал его смысловую нагрузку и эмоциональное воздействие, демонстрируя острую политическую интуицию.
