Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки
За окнами шумел ветер в тополях, а мы почти всю ночь не сомкнули глаз, ибо кошмарные видения прогоняли сон. Просыпаясь, молчали, вздыхали и думали. Чувствовали одно: погонят… надо будет идти, напрягая последние силы, чтобы не отстать.
Сейчас вновь сами себя успокаиваем: все дома и улицы они не могут обойти.
Когда наконец очистят наш город от этой погани? Что сегодня будет с нами?
2 ноября
Прошли еще три тяжелых, тревожных дня. Прошли в таком напряжении нервов, что казалось, будто они вот-вот сейчас, вырвавшись из тебя, свернутся на полу в пружину, как лопнувшая струна.
Зашумит ребенок, что-то упадет — так и бросает тебя в жар, проносится мысль: «Уже! Идут за нами!» — и слышится тяжелый шаг жандармов.
Дети ведут себя безупречно, но мы все равно шипим на них. А что может понять четырехлетний Юрик? Он устал сидеть неподвижно долгие дни в комнате, ему трудно молчать.
Натащили детям игрушек из разбитых квартир, у Маринки две куклы: целая Иринка, из дому, и раненная в голову — новая, большая. Пупс Юрика тоже с разбитой головой, и дети до слез возмущаются:
— Немцы и игрушки ранили. Ну что им куклы сделали?
Вчера мимо наших окон снова прогнали под конвоем большую группу пленных, в большинстве стариков, детей, женщин с младенцами на руках.
Третий день нет солнца, и это усиливает страх. На Куреневку не ходим: опасно. Картошка еще есть. Мамы, охваченные страхом, никуда нас не пускают. Одна и вторая говорят: «Разлучат, что тогда будет? Если уж погибать, то лучше вместе, чем поодиночке».
Мы отсиживаемся в «запретной зоне» уже восемнадцать дней; отступление немцев началось семь недель тому назад. Сколько же они еще будут торчать перед нашими глазами?
Сегодня за окнами нам открылось нечто новое: на улице стоят немецкие патрули, вооруженные автоматами. Свободный проход по улицам, следовательно, исключен.
Первой патруль заметила Регина Дементьевна и с горькой иронией сказала:
— Мы уже под охраной… как личности неприкосновенные…
Третий час дня. Что нас ждет: просто выгонят, когда заметят, или расстреляют? Взлетим на воздух вместе с домом? Или погибнем под огнем своей же наступающей армии, от которой будет отбиваться грабьармия?
Пеняем на себя, мучаемся и в то же время не сожалеем. Что будет, то и будет. Вот сейчас в наш дворик приперся патрульный. Сидит посреди двора и посвистывает.
Юрика же почему-то вдруг охватил телячий восторг, и он завизжал от радости. Испуганная Наталка уводит его, успокаивая, в дальнюю комнату. В который раз все замирают. В глазах ужас: услышал?
Из-под занавески наблюдаю: нет, сидит, поглядывая на улицу. Видать, и ему одному жутко среди опустошения, в настороженной и таинственной тишине. К нему направляется еще один. «Камерады» пошли вдвоем в разинутую дверь квартиры внизу, против окон нашего коридорчика. Вот уже выходят оттуда вдвоем, поправляя брюки и надевая ремни. Напрягаю слух: куда теперь пойдут? Уходят на улицу. Отлегло от сердца. Сообщаю остальным, вздыхаем с облегчением.
Из комнаты сестер Лебединских следим за соседним двором, за домом по Верхнему валу. Там притаилась какая-то семья. Знает она про нас?
Из-под ворот выглядывает на улицу мужчина, за ним крадутся еще двое.
— Куда это их понесло среди бела дня? — сердимся мы. — Накличут беду на себя и на нас. Обыщут тогда и наш квартал.
Шепчем: «Не ходите, патруль! Ну, не ходите же!» Заметят они его или нет? Волнуемся. Первый заметил! Патруль ходил улицей и как раз пошел в противоположную сторону. Попятились назад. Поняли, какая грозит опасность! Снова отлегло от сердца.
Сегодня на чердаке, на пункте «Совинформбюро», провели почти целый день: вокруг города гудит и клокочет, — кажется, что колеблется земля.
Мама сидит на матраце, мелет солод и с грустью говорит:
— Замерзнет георгин в сарае. Где такой достанешь весною? Жаль, не присыпали его землей!
Говорю ей, что когда были в последний раз дома, то спрятали цветы в кухне Наталки, там они сохранятся.
Седьмой час. Сегодня будем спать под охраной патрулей. А утро наступит такое же безрадостное, как и прошлое…
Самая трудная работа — ожидание.
4 ноября
Вчера целый день и сегодня всю ночь музыка боя за освобождение нашего города была такая прекрасная, такая могучая, такая сильная, такая безумолчная, что вокруг нас дрожали пустые здания и звенели уцелевшие стекла. В небе властвовали наши самолеты, мы слушали рокот наших моторов, а на тех, что проносились низко, около самых окон, видели наши звезды. Ни одного длиннохвостого, ни одного свистящего гада нет уже в нашем небе: просвистелись наконец! Беспомощным и смешным было уханье зениток, которые лаяли как бы по обязанности — и пролаялись.
С Куреневки на улицу Кирова вновь потянулись обозы, туда же, в сторону вокзала, мчались огромные чудовищные автомашины; они метались по нашей улице как очумелые, меняя направление. Вчерашний день промелькнул небывало быстро. Мы с жадностью наблюдали за всем происходящим, и нас, измученных тревогой и голодом, эта радость наблюдений просто обессилила. Немного отдохнув, продолжали наблюдения. Когда совсем стемнело, увидели огромное зарево со стороны Куреневки, с чердака оно хорошо было видно. Что сейчас делается в городе — не знаем, но взрывы продолжались всю ночь. Где-то в районе улицы Короленко пылает и сейчас огромный пожар, это нам хорошо видно из окон комнат.
Грохочут, проезжая, обозы. С самого утра ни одного человека на улице, Уже не трамвай, а грузовик повез утром на «работу» людей с повязками. Еще рано, в комнатах сумерки, небо в тучах. Снова — немец; с какой-то мегерой он вошел в здание напротив. Проходит пятнадцать напряженных минут. Вот они появились и направились в подворотню рядом. Неужели обходят квартиры? Значит, сейчас будут у нас.
О! Опять вышли. Идут. К нам? Готовлю заученную ложь.
Что может быть ужаснее страха! Вот такого, в своем доме, в своем городе, на своей родине.
Методично, как бы по расписанию, бьет каждые полчаса пушка на соседней улице.
Ждем с нетерпением продолжения наступления. На цыпочках из своей комнаты выходит Софья Дементьевна. Ее круглые, темные, добрые глаза снова в тревоге.
— Тише, — шепчет нам, в комнату, и без того безмолвную. — Тише! В аптеке рыскают немцы из обоза!
Остановили ходики. Кажется, что заодно остановили сердце.
Двери наши замаскированы поломанной мебелью. Ход через аптеку на второй этаж забит наглухо.
…Смотрю, как на тополях за окном ветер треплет несколько сухих листочков, которые еще задержались. Вот-вот они упадут, но держатся и все еще шепчут что-то свое, осеннее…
