Святослав Рыбас - Красавица и генералы
Нина не знала, на кого и надеяться. К февралю на севере области медленно истаивала казачья армия и спешно отходили на юг отряды Фицхелаурова, Савватеева, Сутулова, Старикова.
На Войсковом круге в феврале атаман Краснов в присутствии Деникина, приехавшего поддержать донцов, призвал оставить колебания и сомнения.
- Мы живем в сказке великой, - сказал, волнуясь, Краснов. - Но царевна с нами, господа. Русская красавица. Это Добровольческая армия. Покончив покорение Кавказа, освободивши Терское войско, помогши кубанцам, она пришла к павшему духом донскому богатырю и вспрыснула его живой водой...
Эти слова произнес тот, кто с мая до конца восемнадцатого года непримиримо стоял против подчинения донцов общему командованию. Область склоняла голову перед единым общерусским началом, и самоуправление с его полупартизанской, опирающейся на хутора и станицы вооруженной организацией, уступало первенство железной армейской централизации. Кустари войны должны были отдать власть профессионалам, отрешиться от духа партизанства и добровольчества. Тем более что большевики уже с лета следовали неопровержимой истине - "организация не терпит импровизации" - и вернулись к старым принципам военного искусства.
Теперь генералы признавали за красными способности к державному строительству и были вынуждены следовать их примеру.
Но для Нины все эти военные порядки с жестокой дисциплиной были чужды, они вызывали презрение, даже отвращение, ибо ограничивали самое ценное, что она знала в жизни, - свободу. Нина не могла понять, почему казачьи полки, обороняющие родные курени, передаются на сторону красных либо расходятся по домам? Почему идея защиты родных порогов лишалась силы? Почему хотели замириться, уступить большевикам?
Ответ был только один: у станиц нет державности. Поэтому опытнейшие воины, прошедшие японскую и германскую, вдруг теряли стойкость, уступали тем, кем двигала сила б6льшая, чем местный интерес.
К началу февраля донские полки на северном и северовосточном фронтах отхлынули за Дон. И как ни обидно было признавать, Нина видела, что без немецкой подпорки у них ничего не выходит, - всколыхнулись, помитинговали и быстро устали. Горько об этом думать. Что мы за люди, коль не можем сами, без палки стойко исполнять свой долг? Триста героев, где вы? Отпели свое и легли рядом с неукротимым вождем? Или еще возносится ввысь ваша молодецкая песня: "Корнилова носим мы имя, послужим мы честно ему. Мы доблестью нашей поможем спасти от позора страну!"
Нина вспоминала, как в прошлом году на телеге с облепленными грязью колесами въехала вместе с Виктором в Новочеркасск и встретила в соборе Каледина, прощавшегося с убитыми юнкерами. Уже год минуло тому. И нет Каледина, нет Корнилова, нет Ушакова... Теперь Нина одна, ее не тянет в ледяные походы, круг замкнулся. Последний спартанец, ее верный Виктор, остался на родине.
В Новочеркасске - английские и французские миссии поддерживают призрачную областную державность, трепещет у атаманского дворца желто-сине-красный, не общерусский, а новосозданный донской флаг, и на площади бронзовый Ермак держит в протянутой руке сибирскую корону.
В прошлом году, хотя не было на донской земле ни немцев, ни французов, ни англичан, хотя бои шли под Лихой и Зверево, хотя казаки отказывались еще резче, чем сегодня, а все-таки жизнь в городе была веселее. Наверное, от непонимания опасности большевистской заразы. Думалось, что кто-то скоро наведет порядок и русский Бог восстановит державу. И те молодые силы боевых офицеров, студентов и гимназистов, триста русских спартанцев, которых ждал либо крест в степи, либо судьба инвалида, поднялись и были рассеяны. Поэтому сегодняшний Новочеркасск, хотя и выглядел упорядоченное, но в нем не было прежней веры. На заснеженных улицах можно было услышать речь потомка французских драгун, которых так любили однополчане атамана Платова, и речь британца, традиционно подозревавшего, что Россия всегда может быть полезна, и речь многих военных, но только нельзя было услышать юных голосов юнкеров и гимназистов. Они умолкли. Зато с севера неслись вместе с мужицким ветром иные голоса, вырывающиеся из стозевных глоток медвежьим ревом, как будто орали все русские мужики - сибирские, саратовские, воронежские. . .
В драматическом театре Бабенко спектакли шли при полупустом зале и по сцене летала моль. Публика с жутким вниманием смотрела "Вишневый сад", пьесу земляка-таганрожца, воочию наблюдая за крушением русского сада. При появлении студента Пети, произносившего монологи, - замирали, как будто видели живого врага.
- "Есть только грязь, пошлость, азиатчина, - говорил актер, показывая, что он обличает своего персонажа. - Мы отстали по крайней мере лет на двести, у нас еще ровно ничего нет определенного отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьем водку..."
Публика слышала только это и пропускала мимо ушей произносимые скороговоркой фразы:
- "Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом".
В студенте, казалось, все видели коварного, скрытного врага. Он только пророчил страдание, а подлинная мука уже ворвалась в русскую жизнь, пролезла сквозь прекраснодушных людей и облезлых уродов-студентов и била направо и налево подряд. Еще казалось, что действие происходит где-то рядом. При упоминании шахты, где оборвавшийся гудит канат, Нина на мгновение даже ощутила себя в григоровском имении и сразу вспомнила, что с ним сталось. Перед глазами выросли три дезертира, которые пели звериное: "Эх, пил бы, да ел бы!" и которые с похотью глядели на нее, уже насилуя ее в мыслях.
После театра Нина чувствовала тяжесть и жалела, что пошла. Ее спутник, старый знакомец Симон, испытывал совсем другое, улыбался и говорил, что литературный дар русских беспощаден.
- А кто автор? - спросил Симон. - Наверное, сейчас на распутье в Екатеринодаре у Деникина?
Имя Чехова ничего ему не сказало, и Нине стало почему-то от этого легче. Она знала, что француз находится в Новочеркасске для консультации капитана из французской миссии. Капитан опростоволосился, и его отозвали, а Симон с помощью театральных впечатлений собрался доказать, что русские генералы все равно просчитаются.
- Придут красные и вырубят ваш сад, зачем? - спрашивал он.
- Пусть лучше красные, чем иностранцы, - отвечала Нина, чувствуя себя выше Симона.
Она мыслила так, как будто за ней по-прежнему была вся империя, а не донская и северокавказская окраина, и в эту минуту в ней национальное заслоняло другие интересы. ..
