Юрий Борев - Луначарский
— Неопределенна лишь Кратилова диалектика, в которой гибкость и движение абсолютизированы… Гераклит утверждал, что нельзя дважды вступить в одну и ту же воду. Кратил же считал, что все настолько меняется, что нельзя и один раз вступить в одну и ту же воду. Наш же метод, как вы знаете, идет не от Кратила, а от Гераклита к Гегелю и от него к Марксу.
Свершался великий исторический эксперимент поиска путей выхода из тупика истории, в который капитализм вверг человечество. Ведь именно как тупик воспринимали люди культуры в XIX веке капитализм с его безумной погоней за деньгами и собственностью, с его приоритетом материальных ценностей и благ над духовными богатствами. И это было мнение не только Маркса и Энгельса, но и Бальзака, и Флобера, и Гофмана, и Диккенса, и Пушкина, и Толстого, и Достоевского, и Чехова…
Россия шла по новому, неизвестному пути, совершала подвиг первопроходцев, вела жестокую войну со всем, что сопротивлялось этому движению… А как говаривал Василий Теркин: «На войне, оно бывает, попадает по своим».
Даже если окажется, что исторический эксперимент, проведенный Россией с Октября 1917 года, в котором участвовал и Луначарский, окажется нерезультативным, он все равно будет бесценным для истории и для человеческого познания. Ведь для познания и преобразования мира даже отрицательный результат эксперимента важен.
В броуновском движении мнений, в метаниях из стороны в сторону выражалось отсутствие готовых практических решений и их ежечасные поиски в повседневной работе. Поиски, их сопровождающие повороты и перемены мнений, суждений, точек отсчета выражали общую нестабильность духовной жизни эпохи, которую до самого дна всколыхнула революция. В мое время был такой анекдот:
«На партсобрании во время чистки спрашивают партийца:
— Колебались ли вы в проведении линии партии?
— Нет. Я колебался вместе с линией партии».
Равнодействующая теоретических и критических суждений и практических действий Луначарского была четко ориентирована на грядущее. Он всю жизнь отдал делу построения социалистической культуры, продолжающей традиции классической мировой культуры, гуманистической, эмоциональной и мыслительно богатой. Как бы ни развивались дальше исторические события в нашей стране и в мире, вклад советской культуры в мировую, высокие идеалы, утверждаемые ею, имеют всемирно-историческое значение.
Луначарский считал, что необходимо «придать миру смысл» и следование этой формуле в своей деятельности.
Михаил Бахтин говорил: «Ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди».
Полагая, что Октябрьская революция имела всемирно-историческое значение и гуманистическую миссию, Ленин говорил: «Раньше весь человеческий ум, весь его гений творили только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишить самого необходимого — просвещения и развития. Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средство насилия, в средство эксплуатации. Мы это знаем, — и разве во имя этой величайшей исторической задачи не стоит работать, не стоит отдавать всех сил?»
Сейчас и в журналистике, и в исторической науке высказываются самые разные мнения об Октябре 1917 года. Одни по советской традиции говорят, что это была Великая Октябрьская социалистическая революция. Другие утверждают, что ничего в ней не было социалистического и что никакая это не революция — переворот, вооруженный захват, свержение слабой власти, которая сама готова была пасть. Так чему же служил герой этой книги Луначарский? Если его жизнь была отдана ничтожной и никчемной цели, стоит ли его имя оставлять в истории?
Однако после Октября всё — что-то сразу, что-то постепенно, что-то поэтапно, что-то с откатами, что-то в перспективе — меняется коренным образом. И это коренное изменение охватывает внешнюю и внутреннюю политику России (в том числе и в отношении к войне), и экономику (в том числе и в отношении к собственности на орудия и средства производства), и культуру и идеологию (в том числе и в отношении к религии, и в понимании ценностных приоритетов, смыслов и целей бытия человека и человечества). Поняв это, можно любить или ненавидеть Октябрь, считать его панацеей или проклятием, но невозможно сомневаться в том, что это была революция. Ведь революция — это качественное изменение общества.
Нужна ли была эта революция и каковы ее результаты? Чему отдал свою не очень долгую, но очень насыщенную событиями жизнь Луначарский?
Ответы на эти вопросы, подведение исторических итогов развернувшейся на глобальной сцене XX века всемирно-исторической трагедии зависят не только от осознания самоочевидного факта краха СССР.
Ныне образовались новые неприкасаемые. Сегодня можно вытирать ноги о Маркса и Ленина, но по неписаным правилам общественного мнения нельзя даже сомневаться в Николае II. Разрешается поносить советскую действительность, но нельзя критиковать Россию, которую мы потеряли. В вину интеллигенции ставят (не щадят при этом даже самых великих!) ее критическое отношение к недостаткам своего отечества. Ведь, судя по «Медному всаднику» или «Дубровскому» Пушкина, «Шинели» или «Мертвым душам» Гоголя, «После бала» или «Воскресению» Толстого, «Униженным и оскорбленным» или «Преступлению и наказанию» Достоевского, «Спать хочется» Чехова, «Очеркам бурсы» Помяловского, «Муму» Тургенева — не все было благополучно в царской России. Но разве классики золотого века были не правы? Иначе с чего бы многомиллионная царская Россия в одночасье рухнула под ударами «кучки» большевиков?
В XIX и начале XX века не только Маркс и Энгельс, но и вся мировая культура, все лучшие умы человечества (Бальзак, Стендаль, Флобер, Диккенс, Байрон, Уэллс, Шиллер, Гейне, Марк Твен, Джек Лондон, Пушкин, Толстой, Достоевский) не только поставили под сомнение, но и осудили, и отвергли капитализм как строй, не дающий обещанные свободу, равенство и братство, как строй антигуманный, противный высшим духовным интересам человека. Конечно, за последний век-полтора капитализм сильно изменился и усовершенствовался. Однако его суть осталась неизменной.
Октябрь был ответом на вызовы социального бытия. В России XX века была предпринята попытка изменения социальной действительности путем революции. Это был эксперимент-поиск не столько большевиков, сколько самой истории, исполнить который выпало на долю большевиков. В свое время Марат, Робеспьер, Дантон, Наполеон, якобинцы, жирондисты, монтаньяры были инструментами французской и мировой истории. Конечно, у них были своя воля, своя инициатива и никто не руководил их действиями. Но они действовали внутри определенного историей коридора и их разнонаправленные действия складывались в вектор, определенный историей. Точно так же действия большевиков были своевольны, многовалентны, разнонаправлены, но составляли единый пучок силовых линий, в конечном счете составлявший вектор исторического развития. Поэтому представлять себе историю в духе некоторых современных историков и журналистов — мол, кучка алчных и некультурных бандитов захватила власть — это несерьезно. По количеству языков, которые знали члены первого советского правительства, по количеству книг и статей, написанных ими, университетов и учебных заведений, в которых они учились, не было в Европе ничего равного. Большевики были люди, служившие философско-исторической идее, высказанной Марксом. Эта идея аргументированно обещала выход из бедствий и противоречий, в которых запуталось человечество и в данный исторический момент убивавшее себе подобных из пулеметов и пушек, травившее своих современников газами. Эта идея, не проверенная историей, могла быть научной и верной, а могла быть утопической или даже грубо ошибочной. Однако как узнать качество, как проверить истинность этой идеи, если не попытаться осуществить ее? И Октябрь, и вся последующая тяжелейшая и кровавая история России, включающая строительство социализма и образование так называемого социалистического лагеря, были попыткой осуществления идеи нового общества. Это был великий всемирно-исторический эксперимент, вектор которого был предопределен, но на ход которого наложили свою печать люди, участвовавшие в нем и особенно — руководившие процессом.
