Ральф Ингерсолл - Совершенно секретно
На нашем фронте царила порядочная неразбериха. Подвижные колонны, врезавшиеся в Рейнскую низменность, перепутались так, что даже на аккуратно размеченных картах штаба армейской группы трудно было разобраться в обстановке. При взгляде на равнину, за которой на горизонте вырисовывались шпили Кельна, казалось маловероятным, чтобы даже дивизионный командир сумел точно представить, где, собственно, находится его дивизия. У каждой американской военной машины имеются спереди и сзади знаки с номером и шифром части. На любой дороге мы встречали машины, по крайней мере, из десяти различных частей. Некоторые заехали чуть не за сто миль сто своего командного пункта.
События развивались так быстро, что все сбились с толку, а больше всех — регулировщики военной полиции, которые, стоя на перекрестках, почесывали в затылке, стараясь выговорить названия пунктов и сообразить, куда какая дорога ведет. Я приехал за день до занятия Кельна. Командный пункт одной из пехотных дивизий три раза за этот день переменил место. Это была моя старая знакомая- 1-я пехотная дивизия, и как раз перед моим приездом в штаб дивизии там был получен приказ наступать только на южный район города. 1-я дивизия сочла себя обиженной. Она полагала, что заслужила право на более активное участие в такой легкой операции, какой рисовался захват Кельна. Основной достопримечательностью отведенного ей района была канализационная распределительная станция. 1-я дивизия поклялась, что как только она займет станцию, она пустит насосы обратным ходом и зальет все уборные в городе. К счастью, позднее приказ был изменен, и эта страшная месть не осуществилась.
После успехов, достигнутых за последнюю неделю, настроение у всех было приподнятое. Я проехал дальше, на КП батальона, уже вступившего в предместья Кельна. Немецкая артиллерия по ту сторону Рейна не жалела снарядов, чтобы преградить американцам дорогу и выбить их из деревень, где они укрывались. Но это было все равно, что затыкать булавками отверстия решета: американские войска просачивались через брешь в Западном валу и растекались по Рейнской низменности тысячами ручейков. Продвигаясь по равнине, даже вдоль самого берега Рейна, не трудно было обходить зоны немецкого артобстрела. Видя, что такое-то селение простреливается немцами, вы просто брали вправо или влево от него. Видимость была отличная, и ничего не мешало на пути.
Когда я прибыл в расположение батальона, там сводились счеты личного характера с немецким майором по фамилии, кажется, Мюллер. Этого Мюллера в батальоне знали как облупленного: среди захваченных пленных много было его офицеров и солдат. Мюллер засел в одном из домов предместья и воевал за Германию сам по себе. У него не было связи с высшим командованием, но из первоначального состава его части при нем оставалось достаточно испытанных вояк, чтобы перехватывать отставших солдат, пробиравшихся к Кельну. Таких он ловил, давал им автомат в руки и гнал обратно в бой. У него был большой запас оружия и боеприпасов, были даже зенитные орудия из противовоздушной обороны Кельна. Ребята из 1-й дивизии окружали его очередную позицию, обстреливали ее, сначала из ракетных минометов, потом легким пулеметным огнем; и спустя некоторое время оттуда появлялось десятка два солдат, держа руки вверх. Но пока их брали в плен, пока всю позицию внимательно осматривали — нет ли там подрывной ловушки, — Мюллер с другим взводом успевал уже занять другую группу домов, и нужно было все начинать сначала. Говорили, что у этого Мюллера полно коньяку и папирос и что вообще устроился он неплохо. Но в тот вечер у него либо вышел весь коньяк, либо некого было перехватывать, — потому что он вдруг исчез, и американская пехота вступила в город.
Из 1-й дивизии я поехал дальше по Рейнской низменности, пробираясь через танковые и пехотные колонны, мчавшиеся на юг и восток. Одной из этих колонн предстояло закончить свое стремительное продвижение на том берегу Рейна, за Ремагенским мостом. В первый раз после прорыва у Авранша ребята получали удовольствие. Кругом все было новое и незнакомое, не было ни военной полиции, ни ограничения скорости езды, и каждый чувствовал, что теперь ему сам черт не брат. Время от времени раздавалась отдаленная стрельба или где-то бухал снаряд, прилетевший из-за Рейна. Но по сравнению с зимой на границе это была просто опереточная война. Так приятно было ехать по весеннему солнышку и не чувствовать ни усталости, ни страха, ни забот. Когда я вернулся в горы, к месту, где был прорван Западный вал, через брешь уже тянулись длинные колонны обоза с бензином и снаряжением. Инженерные части наводили деревянные мосты вместо понтонных переправ, штурмом бравшихся неделю тому назад. Уже началась даже расчистка железнодорожных путей. Весь день летали взад и вперед бомбардировщики и истребители, и только раз я видел, как конвоиры вдруг стали выписывать замысловатые фигуры, характерные для "собачьей драки".
Победа заставила себя долго ждать, но сейчас она неслась на всех парах.
Всем описаниям военных действий присуще известное однообразие, и оттого рядовому читателю они неизбежно должны казаться скучными. Но если найдется читатель, способный выдержать застольную беседу в духе дедовских времен на тему о том, "как мы сражались", когда ножи, вилки и ложки изображают корпуса и дивизии, а опрокинутые вверх дном тарелки и стаканы долины и горы, — такому читателю я решусь предложить рассказ о кампании, которая привела американцев из-за Рейна на Эльбу.
Эта кампания как бы подводила итог долгим спорам о том, кто лучше и разумнее воевал на континенте. Здесь во всем — в расчете времени, в самом ведении операций — сказались черты, которые должны были бы вновь возвысить в глазах мира старинные американские добродетели: честность и упорство, чуть сдобренные для приправы хитрецой и юмором янки. Омар Брэдли всей своей линией поведения в эту кампанию напомнил мне Веньямина Франклина при французском дворе. Он проявил остроту и проницательность ума в сочетании с простотою и прямолинейностью характера. Он отлично разбирался и в сложной путанице противоречивых стремлений и интересов в главных ставках, и в труднейших перипетиях самой кампании, — и ни разу, ни на мгновение не утратил своего чувства реальности. Он все время оставался американцем до мозга костей, никогда не забывал о родной стране и всегда был на уровне тех задач, которые ему приходилось решать.
Гала-представление, которым закончилась война, было разыграно на трех аренах. С марта до мая действие происходило на всех трех одновременно.
На северной арене шел номер Монтгомери — сенсационная переправа через Рейн, успех которой был заранее подготовлен рекламой и газетной шумихой. Но когда номер начался, — а он действительно был хорошо поставлен и сошел удачно, — никто его не смотрел: внимание зрителей было отвлечено более волнующим аттракционом на других аренах — центральной, где действовала Первая армия, и южной, где подвизалась Третья.
