Наталья Старосельская - Повседневная жизнь «русского» Китая
Все они и были, в сущности, «заблудившимися аргонавтами» — и те, кто вернулся, и те, кто, подобно Валерию Перелешину, уехал еще дальше от Родины, чтобы вспоминать и тосковать по ней острее, пронзительнее. Кстати, появление самого этого понятия — «аргонавт» — представляется весьма любопытным. «Новым аргонавтом» называл себя писатель Иван Александрович Гончаров, отправляясь в кругосветное путешествие на фрегате «Паллада» в середине XIX столетия в поисках «золотого руна» вдохновения, творческого заряда.
Столетие спустя люди, заброшенные судьбой на десятилетия в Китай, возвращались на Родину с ощущением того, что они — «заблудившиеся аргонавты». Заблудившиеся во времени и пространстве, но продолжающие по инерции брести за своим «золотым руном»…
Но если там, в Харбине, Шанхае, Тяньцзине, их душила тоска по родным местам, мучило ощущение собственной неполноценности в колониальном мире, пугала вспыхнувшая в Китае революция, то туда, куда они уезжали, они все увозили с собой осколки мира, в котором родились или прожили десятилетиями. И это были не просто предметы быта — это была часть воспринятой и глубоко впитанной чужой культуры, невольно соединившейся со своей, исконной. Той, которой не было уже в стране победившего социализма, но которая продолжала жить в корневой памяти, унаследованной от предков, веками живших в стране под названием «Россия».
Неизгладимыми были отпечатки колониальной жизни со всеми своими плюсами и минусами, со всем тем, что составляет повседневное бытие человека. И вряд ли кто-то из них был готов к новым страданиям — борьба двух бытов, двух систем существования, потаенная и острая душевная борьба будет терзать большинство из этих людей на протяжении многих лет. И непросто, совсем непросто будет отодвинуть, отгородить себя от жизни на чужбине…
Год спустя после своего бегства из Китая Валерий Перелешин написал горькое, пронзительное стихотворение «Издалека»:
Это будет простое, туманное утро в Китае.
Прокричат петухи. Загрохочет далекий трамвай.
Как вчера и как завтра. Но птица отстанет от стаи,
Чтоб уже никогда не увидеть летящих стай.
Босоногое солнце, зачем-то вскочившее рано,
Побежит на неряшливый берег и на острова,
И откинутся прочь длиннокосые девы тумана,
Над рекою брезгливо подняв свои рукава.
Ты проснешься и встанешь.
И, моясь холодной водою,
Недосмотренный сон отряхнешь с полусонных ресниц.
И пойдешь переулком, не видя, что над головою
Распласталась прилетная стая усталых птиц.
Это сердце мое возвращается к милым пределам,
Чтобы там умереть, где так жадно любило оно,
Где умело оно быть свободным и чистым, и смелым,
Где пылало оно… И сгорело давным-давно.
Но живет и сгоревшее — в серой золе или пепле.
Так я жил эти годы, не вспыхивая, не дыша.
Я, должно быть, оглох, и глаза мои рано ослепли,
Или это оглохла, ослепла моя душа?
Ты пойдешь переулками до кривобокого моста,
Где мы часто прощались до завтра. Навеки прощай,
Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто:
В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай.
С дистанции времени все видится совершенно иначе: забываются горечь, разочарование, обманувшие иллюзии и на их место приходят совсем другие чувства.
Впрочем, почему же другие?
Та же ностальгия по стране, вырастившей тебя, давшей тебе первый опыт, первые впечатления, первые прикосновения к такой близкой и такой далекой Родине. В конце концов, стране, одарившей именно этой тягой к Родине, потому что все было «хоть похоже на Россию», но все же совсем, совсем иное…
И чем дальше во времени, тем острее память, тем сильнее благодарность, тем больше крепнет желание поехать в Китай и хоть краешком глаза увидеть изменившиеся почти до неузнаваемости, но все же такие родные улицы, парки, храмы… А может быть, и чудом уцелевшие дорогие могилы или хотя бы то место, на котором они были, кто знает?..
Какое это, наверное, пугающее и манящее одновременно желание: сесть в поезд, проехать через станцию Отпор (сегодняшний город Забайкальск) в обратном направлении, чтобы понять древнюю истину: ничто не может повториться, мы всё переживаем лишь единожды.
Единожды и навсегда…
«Память — единственный рай, из которого нас не могут изгнать», — считал И. Рихтер.
Что ж, мы живем для того, чтобы рано или поздно убедиться в этом.
Вместо заключения
Жизнь «русского» Китая в том виде, в котором она протекала более полувека на земле Маньчжурии, в построенном русскими строителями Харбине, в освоенных русскими изгнанниками или искателями приключений Шанхае, Тяньцзине, Пекине, Имяньпо и других местах, — завершилась. Если сравнить ее с широкой полноводной рекой, можно сказать, что эта река обмелела, пустив маленькие, разбегающиеся в разные стороны ручейки: кто-то ведь остался навсегда в Китае, пережив «культурную революцию» и еще немало потрясений, уготованных этой стране и миру во второй половине XX столетия.
Есть там русские и сегодня, есть дети и внуки, появившиеся на свет от смешанных браков — в них тоже течет русская кровь, и, кто знает, может быть, их души замирают от призрачного зова Родины, когда они слышат русские песни, стихи, когда слышат сам этот язык, великий язык своих предков…
И испытывают чувства, подобные тому, что вложил Валерий Перелешин в стихотворение, написанное в далеком Рио-де-Жанейро в 1972 году.
За свечкой — в тени — Засвечье,
за шестком — в углу — Запечье,
за спиной — ничком — Заплечье,
за рекой — свистком — Заречье,
Заболотье, Задубровье,
Заозерье, Заостровье. Забайкалье, Заангарье,
Забурунье, Заполярье,
Заамурье, Заонежье,
Заграничье, Зарубежье,
Забездомье, Заизгнанье,
Завеликооксанье, Забразилье, Запланетье,
За-двадцатое-столетье.
Прошло почти полвека. Многих из вернувшихся в те годы из Китая нет уже на свете, они нашли вечный покой в родной земле, о которой так мечтали, к которой тянулись из своего близкого далека. Остались дети, внуки, подрастают правнуки, и, в сущности, это именно для них выходцы из «русского» Китая пытаются сохранить свою историю. Эти люди собираются на конференции, презентации книг, издают газеты, журналы, пишут воспоминания, торопясь поделиться всем, что сохранила память о далекой эпохе.
Счастливой и несчастливой.
Хотя с дистанции времени все видится и воспринимается совершенно иначе.
