Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт
― А что ты думаешь, я уже и план докторской написал, ― сказал Ваня. ― Думаю, года через два-три закончу!
Эффективных средств лечения гипертонии в то время не было. К тому же, будучи страшно нервным, Иван Васильевич умел подавлять свое раздражение, даже гнев, переживания, вызванные тяжелыми обстоятельствами, и никогда не срывался на крик, как делают многие. И это, по мнению врачей, только усиливало болезнь. В 1948 году П.Н. Федосеев, вице-президент АН СССР, привез для Вани из Парижа серпазил, который на первых порах здорово снизил давление, потом появился резерпин. Но Ваня не умел и не любил лечиться. Лишь только ему становилось легче, он забрасывал лекарства, а моя настойчивость начинала его раздражать, и я, к сожалению, отступала.
Кедров
Поначалу Юрий Жданов пытался как-то разрядить атмосферу гонения на генетиков и их науку. В двух-трех статьях, опубликованных им в начале 1949 года по этому поводу, он ссылался и на мнение своего научного руководителя, членкора Бонифатия Михайловича Кедрова. Но, видно, ему здорово попало от тестя, так как в последующих статьях он стал ругать и генетиков, и своего учителя. Сорок восьмой и последующие годы вдруг сделались похожими на предвоенные, страшные тридцатые[88].
Когда мы познакомились с Б. М. Кедровым близко, он с женой и сыном жил в одной комнате большой коммунальной квартиры в Зачатьевском переулке. Комната утопала в книгах ― ими были заставлены не только полки и шкафы, они громоздились на крыше буфета, лежали на стульях и на полу. И еще нас поразило количество кошек самых различных мастей и возрастов ― они нагло восседали на любом свободном местечке. Чтобы присесть, приходилось их сгонять. Но хозяин комнаты, громогласный, добродушный и демократичный, как будто не замечал этой тесноты. То, что Кедровы жили в таких же трудных жилищных условиях, как и многие москвичи после войны, нас не удивляло, ведь мы тогда не знали о постигшей их семью катастрофе.
Человек он был увлекающийся, эмоциональный, и случалось, что, не разобравшись в существе дела, принимал необдуманные, с маху, решения. Так состоялось и первое «знакомство» Вани с Кедровым. Это было до войны, когда Иван Васильевич работал старшим редактором Гостехтеориздата и одновременно являлся сотрудником Института философии как соискатель, то есть без зарплаты. Кедров, как новый заместитель директора института, даже не побеседовав с Иваном Васильевичем, счел такое «совместительство» ненужным и одним росчерком пера его отчислил. Оскорбленный, Ваня не пошел объясняться, о чем оба потом сожалели, так как оказались в науке единомышленниками и на этой почве подружились.
Высокообразованный, одаренный философ и химик, Кедров был настоящим бойцом. Мы восхищались смелостью и резкостью его суждений, с которой он выступал против академика Максимова и других философов, явно жаждавших его «крови». Бонифатия Михайловича обвиняли во многих грехах, в том числе и «в космополитизме». В начале пятидесятых было очень модно так называемый «приоритет» в науке отдавать русским и советским ученым. Большой знаток Менделеева, Кедров написал книжку, в которой на большом фактическом материале показал приоритет ученого во многих разделах химии, сельского хозяйства и прочее. В одном месте он написал приблизительно так: «Не придавая особого значения вопросу приоритета в таком-то деле, Менделеев действительно был первым...» Это злополучное «не придавая» и стало предметом «серьезного» обсуждения, вернее, осуждения Бонифатия Михайловича. Но Кедров заявил, что произошла «опечатка», что у него в оригинале написано «но придавая», да и смысл всей фразы ― в доказательстве «первенства» Менделеева в данном деле. Организаторы осуждения были биты, им пришлось на сей раз отступить... Бонифатий Михайлович потом сказал нам, что никакой «опечатки» не было, но в споре «с дураками» он другого выхода не видел.
1949, лето на взморье
Ваня очень огорчился, когда меня избрали членом месткома Министерства кинематографии и поручили организовать на Рижском взморье пионерский лагерь. Нам предстояла первая длительная разлука.
В Майори я приехала в конце мая с младшими детьми и двумя няньками ― старшие, Сережа и Эдик (у Сони были выпускные экзамены) должны были прибыть 8 июня. Хозуправление сняло под лагерь одну огромную дачу. Небольшой участок был огорожен забором только с трех сторон, глухая стена дачи смотрела на соседний участок. Первое, что подумала: «Подойти к даче и подложить под нее спичку ― ничего не стоит». Стало тревожно, я знала, что многие латыши плохо относятся к советским «пришельцам». Русских кадров не было ― взяла для охраны латышку и первое время бегала по ночам ее проверять, но она, к счастью, оказалась очень исполнительной и доброй женщиной.
Для своей семьи сняла верх соседней дачи.
Кровати, матрасы, одеяла и прочий инвентарь завозили со складов Рижской киностудии. Машины добывала с трудом. Грузчиков не было, водители не помогали, и всю эту массу вещей я грузила на грузовик одна. Сто кроватей, сто тумбочек, стульев, столы, занавеси на окнах ― все это пришлось расставлять и вешать самой с помощью одной из домработниц, ― вторая дежурила с Наташей и Володей. Все остальные «кадры» лагеря ― кастелянша, повара, врач, вожатые ― подбирались в Москве и должны были приехать вместе с детьми, на все готовенькое. Уставала до невозможности и все же каждую ночь бежала на станцию «Майори», чтобы поговорить по телефону с Ваней.
Приближался день открытия лагеря. Накануне прибыло начальство из Министерства ― управляющий делами и председатель месткома. К приему детей все было готово, а вот о противопожарных средствах, я, панически боявшаяся поджога, почему-то забыла. Начальник местной пожарной охраны сразу обнаружил мою оплошность. Однако за бутылкой коньяка, под «честное слово» был подписан акт «о полной готовности лагеря к открытию». Довольные москвичи в ту же ночь уехали.
Как только в этой сухой деревянной громадине поселились дети, я потеряла покой и сон. Достать бочки с водой, поставить их на чердак, купить топоры и ломы ― оказалось делом очень трудным, а прислать их из Москвы, как водится, забыли.
Дел было невпроворот ― организовать питание, проследить за поварами, кастеляншей, вожатыми. Все они приехали, чтобы познакомиться с бывшей «заграницей», и меньше всего думали о добросовестной работе.
Участок был маленький, почва песчаная, а дожди шли часто, и ребята заносили грязь в комнаты. «Москвичи» имели свои «функции» и помещения убирать отказывались, а местные на работу уборщиц не шли. Пришлось взвалить эту работу на моих домработниц, прельстив их дополнительной оплатой. Ваня категорически запретил платить им из средств лагеря:
