Наталья Солнцева - Иван Шмелев. Жизнь и творчество. Жизнеописание
Этот рассказ в жизни самого Шмелева оказался пророческим. 3 сентября во время авиационной бомбардировки Парижа пострадало его жилище, бомба упала в пятнадцати шагах от его дома, сам он остался жив чудом. Взрыв произошел около десяти часов утра. Иван Сергеевич еще был в постели. Он увидел вспышку огня; стекло, деревянная обшивка, кусок штукатурки были выбиты внутрь комнаты. Шмелев встал и обнаружил, что напротив его окон уже не было здания и улица завалена грудой мусора, что у дома слева не было стены. Через двадцать минут к Ивану Сергеевичу прибежал Сергей Михеевич Серов и обработал ему раны.
Борис Зайцев записал в дневнике 9 сентября:
Другой столб дыма, сизый и слабый, встал в направлении Эйфелевой башни, но к нам ближе. <…> А третий еще левее, где Auteil. Он тоже не походил на первый, по жертвам же вышел самым страшным. Для меня еще то оказалось пронзительным, что ведь это все «наши» прежние места, дома и улицы вокруг Claude Lorrein, где мы столько лет прожили. Разбита почта, где я столько раз отправлял письма заказные. Убит булочник-голландец на углу, чуть не убит Шмелев[532].
Вечером в день обстрела по усеянной щебнем и битым стеклом, изрытой воронками мостовой Зайцев пробрался к жилищу Шмелева:
По rue Boileau к Шмелеву едва пробрались. Бомба упала в пятнадцати шагах от его дома. Дом напротив разрушен. У Ивана Сергеевича выбиты стекла, рамы вылетели. Сам он лежал в глубине комнаты на постели и был засыпан осколками — к счастью, не пострадал. Я его не застал, он уехал уже в деревню[533].
Через два дня после бомбежки, 5 сентября 1943 года, Шмелев подробно описал случившееся О. А. Бредиус-Субботиной:
Дорогая Ольгуночка, пишу тебе с Юлиной дачки, куда меня вышибло из Парижа бомбами. 3 сентября, в 9-45 утра, когда я еще был в постели, — последние три ночи я почему-то спал очень плохо, прерывисто, — после сигнала тревоги тотчас началась стрельба Д. С. А. — «дефанз контр авион», и тут же ахнула бомба. С постели, сквозь дощатые стены и драпри, я как будто увидел взрыв огня — и одновременно оглушительный взрыв, будто тысяча пушек ахнула в мои окна. Не помню, успел ли я спрятать голову под одеяло… вряд ли. Все вылетело внутрь квартиры: огромные окна, драпри, железная палка их, обшивка под окнами, за которой — механизм для поднятия штор, огромный кусок толстой штукатурки, фунтов 20, из-под окна, что перед письменным столом. Доски переломало, и — молниеносный ливень стекол — толщиной вдвое больше пятака — засыпал все… Перед кроватью висела толстая раздвижная занавесь на кольцах, но не сплошь. Я минуты две лежал, ощупывая лицо… потом высыпал из туфель, возле, стекла, — коврик был покрыт сплошь, как бы льдышками, — встал… взрывы еще слышались, а на моей улице — крики, стоны, и началась уже работа по спасению. Накинув что-то, я поднял — рукой уже — край шторы, во многих местах пробитой, и увидел… — уже не было дома в 3 этажа напротив моих окон, — а ширина улицы не больше 11–12 м., — только груда мусора и остатки 1-го этажа. Оттуда выходили, через полузасыпанный вход крыльца, женщины с чем попало, выносили ребятишек, уцелевших чудом… Слева, на высоте бывшего 2-го этажа, спускали по откосу мусора носилки с обнаженным телом конвульсивно двигавшейся женщины, м<ожет> б<ыть> уже отходившей… убили мою визави, горбунью, часто глазевшую на небо. Стену соседнего 4-этажного дома, слева от меня, напротив же, срезало, и я увидел оставшуюся внутренность, пустую… — впрочем, на стене висели круглые часы, показывающие без 10 десять, и четыре кастрюли, рядышком. Сплошной вопль-стон, грохот, стуки… остатки чада от взрыва. Справа от меня, и от разрушенного дома, рухнул брандмауэр и левое крыло крепкого 3-этажного здания, в глубине двора, под каштанами, которыми я, бывало, любовался, — их посбивало частью, — оказалось оторванным… Моя квартира… — сравнительно мало пострадала. Выбиты все окна, сорвана надоконная деревянная обшивка, железная палка, в 2 с половиной метра, попала на занавесь перед моей постелью, сбило лампу с письменного стола, и кусок штукатурки весом фунта в 3 лежал на рукописях, на столе. И лампа не разбилась, я тут же ее попробовал — го-рит! В правой части моего ателье, где столовая, все, конечно, засыпано, как тонким льдом. Широкая кушетка, у задней стены, параллельно моей постели, вся сплошь подо «льдом». Пробита картина — копия кустодиевской «Купчихи» — внизу, и стеклянная стрела осталась в ней. Погиб один из двух моих лимончиков, и срезало шесть листьев твоей бегонии, но седьмой жив, будет, значит, расти… Баночки с вареньем на столе — напудрены стеклом… Но что о пустяках..! Да, за моим изголовьем, на полу, грядка стеклянных кусков и стрел: все это промчалось над головой, — я будто слышал ветер от них… часть стекла оказалась под одеялом: у меня — после увидел, — оцарапана правая нога в пяти местах и спина… — увидал лишь потому, что заметил после кровь на полу, капли… — ну, первым, минут через 20, прибежал Серов, помазал йодом. Кусочек стекла я после вынул из мякоти левой части левой ладони. Уже не было воды, но газ шел. Я из уцелевшей в кувшине воды все же сварил кофе, чуть подкрепился, собрал наскоро, что пришло в голову, — последнее, что написал, — а я еще написал 3-й рассказ для «Лета Господня» — «Москва», после «Живой воды», — и поехал на дачу. Там уже были извещены. Юля накануне уехала туда. Да, мой «святой» угол — два вершка его край от окна, и оттуда все сорвало в тайфуне взрыва — остался, как был: даже бумажные иконки, прислоненные к образам, не слетели. Ни одного портрета не затронуто! Ни одной книги… — а они у самого окна. Ну, в 2–3 вершка их корешки. Все мое одеяло было покрыто стеклом. В кухне, в задней части квартиры, вырвало тяжелую раму, она упала на кухонный бассейн под кранами, белый, и оторвала переднюю часть его. Но вторая половина рамы оказалась нетронутой, стекла не треснули даже, хотя замок окна сорван. Моя входная толстая дверь, запертая накрепко, с наложенной цепью, была открыта, скоба запора вырвана с мясом, а цепь… как-то вылетев с обоих концов, мирно свернулась калачиком и спала в уголке. И на комоде, перед занавеской постели, ни один пузырек не сбит, лишь все запудрено беловатой пылью и засыпано стеклами. Оказалось, что и позади нашего дома рухнула бомба и натворила… Я, следовательно, попал как бы в «вилку»[534].
Пять недель, во время ремонта квартиры, Шмелев жил у Юлии Кутыриной — сначала за городом, потом в ее парижской квартире, — работая над «Летом Господним». Как он писал Ильину, счастливую случайность, спасшую ему жизнь, он посчитал небесным заступничеством. Примечательно, что со 2-го на 3-е октября ему приснился Сергей. Сын сказал, что пришел побыть с ним.
