Феликс Медведев - Мои Великие старухи
– Вспомните-ка, Феликс, какие слова говорил Пушкин, когда на радостях плясал после написания «Бориса Годунова», хлопая себя по ляжкам?
– «Ай, да Пушкин, ай, да молодец…»
– А вот и нет, вы – испорченное дитя кастрировавших великого поэта советских «литературоведов». На самом же деле он кричал: «Ай, да Пушкин, ай да сукин сын!» А почему так? А потому что в представлении цензоров и запретителей великий поэт не мог произносить «сукин сын». А поэт именно так говорил: народным, простецким языком, – в этом выкрике его дыхание, его вольность, его, если хотите, ненормативность…
На мой вопрос, вросла ли она во французскую жизнь, в местный менталитет, Мария Васильевна честно призналась, что не совсем и далеко не во всем: французский знает скверно, из дома выходит редко, все время проводит в домашнем издательстве-типографии за печатным станком. Правда, с французской жизнью ее связывает сын, который, как она считает, стал абсолютным французом.
Впервые попав в гости к Синявским, это было в начале 89-го года, я был пленен гостеприимством хозяйки дома, ее открытостью, радушием. Для нас, приехавших во Францию в марте из голодной Москвы, свежая клубника, которой угощали Синявские, в это время года была чудом (сейчас это кажется смешным). Мария Васильевна одарила меня изданными ею книгами, номерами журнала «Синтаксис», ставшего одним из авторитетнейших эмигрантских изданий. Привозил в Фонте-о-Роз я и сына-подростка Кирилла, и жену Милу. Годы летят, все труднее становится лишний раз побывать во Франции, и я совершенно искренне очень скучаю по Марии Васильевне. Но наконец-то вышла эта книга под шокирующим названием «Мои великие старухи», от которого еще много лет назад мудрая, без комплексов Мария Васильевна пришла в восторг. «Хочу быть твоей великой старухой!» – воскликнула она.
2010
Глава 42. Инна Фрумкина: интеллектуалка, книжница, племянница великого ученого XX века
В советские времена миллионы людей охотно тратили деньги на покупку книг. Стоили они тогда недорого, собирание книг считалось престижным занятием, и в передних углах квартир совграждан стояли книжные шкафы, набитые классикой, детективами, собраниями сочинений. Читал ли их советский обыватель или нет – другой вопрос, книжная лихорадка обуяла всю страну.
Именно тогда постановлением правительства в СССР было создано Всесоюзное общество любителей книги (ВОК), и так вышло, что я примерно год работал в нем в качестве некоего организатора библиофильских встреч и вечеров. А позже стал вести, как я уже сказал в предисловии, книжные вечера в творческих домах столицы, которые, нисколько не гиперболизируя, считаю, собирали всю культурную Москву. Встречи единомышленников-книгочеев превращались в настоящий интеллектуальный праздник. Именно с той поры я узнал – и знаю – многих фанатиков книги, библиоманов, собирателей автографов. Со многими дружу до сих пор, хотя давно уже нет проблем так называемого книгообмена: ты мне даешь книгу, которая у тебя в липшем экземпляре, а я тебе свою, которую ты хочешь иметь у себя дома. Выходит, что советское книжное братство тоже навсегда.
Одной из самых активных посетительниц моих книжных посиделок была Инна Леонидовна Фрумкина. Филолог по образованию, она не пропускала ни концертов входивших тогда в моду бардов, ни поэтических выступлений А. Вознесенского или Е. Евтушенко, ни общения с «раритетами» нашей литературы, пережившими еще есенинские времена и даже знавшими поэта, такими как Абрам Палей, умерший в возрасте 102 лет, встречу с которым в Доме литераторов я также проводил. Странно, но в то время мне не приходило в голову, что эта женщина имеет громкую фамилию Фрумкина. Ведь имя академика, имевшего отношение к самым передовым оборонным технологиям, гремело на весь мир. Оказалось, моя посетительница – его племянница, член семьи. Узнав об этом намного позже, загорелся взять интервью о великом дяде-ученом для журнала «Огонек», но дело до конца не довел. И вот, готовя к изданию эту книгу, я попросил Инну Леонидовну о деловом свидании.
Меня встретила яркая, замечательно сохранившаяся, приветливая женщина. С порога позвала на чай и вручила в подарок присланную из другой страны книгу стихов ее друга.
Естественно, сразу бросились в глаза книги в шкафах. И еще – портреты самой Инны Леонидовны, сделанные известными московскими художниками. Я насчитал шесть довольно интересных изображений. Из своего архива хозяйка вручила мне в качестве презента публикации 60– 80-х годов, связанные с гонениями на Андрея Синявского и Юлия Даниэля[28]. Кто в теме, тот может понять ценность газетных вырезок прошлых десятилетий, ведь их не найти и в Интернете. Думаю, что при встрече с Марией Васильевной Розановой, вдовой Андрея Донатовича, я вручу ей эти давние публикации. Инна Леонидовна рассказала мне о том, как в 50-е годы она посещала занятия в кружке художественного слова, которые вела в Мерзляковском переулке Елизавета Яковлевна Эфрон – сестра мужа Марины Цветаевой Сергея Эфрона. Конечно, этот мой визит был нужен не только для знакомства с жизнью великого ученого, пусть даже и из первых уст, – меня интересовало, как сама Инна Леонидовна сумела пережить трагические годы сталинских репрессий. Ведь имена, фамилии и заслуги не помогали тогда получить индульгенцию. Я оказался прав.
– Александр Наумович, несмотря на то что был самым молодым в СССР академиком, к тому же награжденным тремя орденами Ленина, тремя Сталинскими премиями и т. д. и т. п., выжил только потому, что был слишком известен в ученом мире. Ведь в 1952 году по распоряжению Сталина большинство членов Еврейского антифашистского комитета были расстреляны, иные получили сроки – спаслись только Илья Эренбург и мой дядя. Поразительно, что дядя остался жив, ведь он дружил с самим Соломоном Михоэлсом.
Скажу, что Александр Наумович спас и меня. После смерти моего папы он полностью взял на себя заботы обо мне. С поразительной пунктуальностью в один и тот же день месяца он посылал нам с мамой деньги на жизнь. Точнее, на выживание. Включая все годы войны.
Вспоминая далекое одесское детство, я вижу перед глазами дядю Шуру, встреча с которым всегда превращалась в праздник. Когда он приезжал из Москвы к нам в Одессу, мы становились другими, чувствуя, что жизнь прекрасна. Жили мы тогда в той же большой старинной квартире на Преображенской, где прошли его детство и юность и где в массивном шкафу стояли экземпляры его первой книги, изданной на средства отца в так называемой коммерческой типографии (нынче все типографии коммерческие), когда автору было всего лишь 24 года. Кстати, замечу, что первой женой моего дяди была знаменитая поэтесса Вера Инбер.
